— Чай тебѣ и это въ сладость? — поинтересовалась она.
— Ещебы! — Кирила улыбнулся, надѣлъ шапку и пошелъ къ двери.
— Когда придешь опять? — поинтересовалась она.
— Никогда!
— Это значитъ завтра, влюбленный дуралей!
Онъ захлопнулъ за собою дверь.
— Погоди! — проводила она его. — Окарнаю я тебѣ крылья! — И она захохотала, какъ хохочетъ вѣроятно русалка, когда она, покачиваясь, сидитъ на древесной вѣткѣ и расчесываетъ свои шелковистые волосы.
Наступила весна и пришло время выборовъ въ ланднагъ. За недѣлю до выборовъ пришелъ я кь мельничихѣ, чтобы получить ея голосъ для нашего кандидата. Я засталъ ее сидящею на лавкѣ; руки ея были властно скрещены на груди; на лицѣ играла злая улыбка. Противъ нея, въ позѣ ребенка, только-что наказаннаго за шалость, сидѣлъ Акентій Провъ; его глаза носили на себѣ слѣды слезъ, а лысина блестѣла самымъ унылымъ образомъ среди безпорядочно всклокоченныхъ остатковъ его шевелюры. Мельничиха поднялась на встрѣчу мнѣ, а Акентій нагнулъ еще ниже голову и сидѣлъ безпомощно, протянувъ руки на колѣняхъ; тутъ только, присмотрѣвшись къ нему но пристальнѣе, я замѣтилъ, что лицо его, обыкновенно блѣдное, на сей разъ отдавало какимъ-то земли сто-сѣрымъ оттѣнкомъ.
— Чай тебе и это в сладость? — поинтересовалась она.
— Еще бы! — Кирила улыбнулся, надел шапку и пошел к двери.
— Когда придешь опять? — поинтересовалась она.
— Никогда!
— Это значит завтра, влюбленный дуралей!
Он захлопнул за собою дверь.
— Погоди! — проводила она его. — Окарнаю я тебе крылья! — И она захохотала, как хохочет вероятно русалка, когда она, покачиваясь, сидит на древесной ветке и расчесывает свои шелковистые волосы.
Наступила весна и пришло время выборов в ланднаг. За неделю до выборов пришел я кь мельничихе, чтобы получить её голос для нашего кандидата. Я застал ее сидящею на лавке; руки её были властно скрещены на груди; на лице играла злая улыбка. Против неё, в позе ребенка, только что наказанного за шалость, сидел Акентий Пров; его глаза носили на себе следы слез, а лысина блестела самым унылым образом среди беспорядочно всклокоченных остатков его шевелюры. Мельничиха поднялась на встречу мне, а Акентий нагнул еще ниже голову и сидел беспомощно, протянув руки на коленях; тут только, присмотревшись к нему но пристальнее, я заметил, что лицо его, обыкновенно бледное, на сей раз отдавало каким-то земли сто-серым оттенком.
