Поверхность широкой запруды лежала неподвижно скованная ледянымъ покровомъ, колесо и грохота молчали, и вся мельница, и стѣны ея, и крыша, и водосливъ, словомъ все включительно съ раскинувшими вокругъ свою густую поросль ивами, было погружено въ какой-то мертвенный покой, все было покрыто серебрянными иглами инея. Только на мой повторенный стукъ мнѣ отворила дверь хаты владѣлица мельницы, вдова Ѳедосья, красивая, статная женщина, вышедшая ко мнѣ съ зажженнымъ смолистымъ сучкомъ въ рукѣ. Улыбнувшись привѣтливой улыбкой, она пригласила меня войдти въ хату.
Эта Ѳедосья была замѣчательною женщиной со стороны способности сохранять свою молодость, изъ числа тѣхъ немногихъ, которыя, разцвѣтая вполнѣ только къ тридцати годамъ, затѣмъ чуть не до пятидесяти лѣтняго возраста ухитряются сохранить красоту и моложавую свѣжесть фигуры. Въ ея движеніяхъ было что-то величественное, видъ ея былъ какъ-бы повелевающимъ, словно это было прекрасное каменное изваяніе согласившееся снизойти до жизни и движенія; когда она говорила, голосъ ея звучалъ словно глубокій тонъ віолончелля. Лицо ея, если-бы присмотрѣться къ нему поподробнѣе, въ сущности не было лицомъ красавицы, — линіи были нѣсколько рѣзко очерчены, скулы выдавались немного больше чѣмъ слѣдуетъ, небольшой носъ былъ слегка приплюснутъ, ротъ поражалъ яркими чертами чувственности, зеленоватые глаза смотрѣли на васъ какъ-бы пронизывая насквозь,
Поверхность широкой запруды лежала неподвижно скованная ледяным покровом, колесо и грохота молчали, и вся мельница, и стены её, и крыша, и водослив, словом всё включительно с раскинувшими вокруг свою густую поросль ивами, было погружено в какой-то мертвенный покой, всё было покрыто серебряными иглами инея. Только на мой повторенный стук мне отворила дверь хаты владелица мельницы, вдова Федосья, красивая, статная женщина, вышедшая ко мне с зажженным смолистым сучком в руке. Улыбнувшись приветливой улыбкой, она пригласила меня войти в хату.
Эта Федосья была замечательною женщиной со стороны способности сохранять свою молодость, из числа тех немногих, которые, расцветая вполне только к тридцати годам, затем чуть не до пятидесяти летнего возраста ухитряются сохранить красоту и моложавую свежесть фигуры. В её движениях было что-то величественное, вид её был как бы повелевающим, словно это было прекрасное каменное изваяние согласившееся снизойти до жизни и движения; когда она говорила, голос её звучал словно глубокий тон виолончеля. Лицо её, если бы присмотреться к нему поподробнее, в сущности не было лицом красавицы, — линии были несколько резко очерчены, скулы выдавались немного больше чем следует, небольшой нос был слегка приплюснут, рот поражал яркими чертами чувственности, зеленоватые глаза смотрели на вас как бы пронизывая насквозь,
