— Предположимъ, — замѣтилъ я, — что ты правъ, что въ мірѣ людской эгоизмъ играетъ большую роль. Но вѣдь ты видишь-же однако, что совсѣми твоими разсужденіями ты остаешься несчастливцемъ! Ты-же самъ говоришь это!
— Я? Развѣ я сказалъ, что я теперь несчастливъ?
— Конечно! Съ этого мы начали разговоръ.
— Ну пусть сказалъ! Все таки у меня теперь бываютъ и счастливыя минуты: именно тогда, когда я разрушаю счастье другихъ. А я это умѣю! У меня какъ у волка: тоже есть острые зубы, которыми я больно кусаю. Такъ какъ у меня ничего нѣтъ, такъ какъ я въ жизни ничего не добился, я и стараюсь, чтобъ у другихъ тоже ничего не осталось.
— Какъ-же теперь назвать тебя въ концѣ концовъ? Вѣдь дѣлать все то, что ты дѣлаешь значитъ быть негодяемъ.
— Ли есть негодяй! Отъ васъ я это, конечно, выслушаю, отъ другаго, назови онъ меня такъ я схватилъ-бы за горло. Но вѣдь и у негодяя есть сердце, и негодяй можетъ, напр., любить женщину; да еще иногда сильнѣе всякаго честнаго любитъ-то! Тутъ-то вотъ и бѣда главная: бѣднякъ ты, такъ любишь ты, или не любишь, а ты все равно тотъ-же рабъ, на удовольствіе другихъ созданный. И зачѣмъ только въ тебѣ бьется сердце?
— Все-таки значитъ я былъ правъ разсуждая самъ съ собой о тебѣ Кирила. Ты просто человѣкъ родившійся подъ несчастной звѣздой и сдѣлавшійся въ концѣ концовъ…
— Предположим, — заметил я, — что ты прав, что в мире людской эгоизм играет большую роль. Но ведь ты видишь же однако, что со всеми твоими рассуждениями ты остаешься несчастливцем! Ты же сам говоришь это!
— Я? Разве я сказал, что я теперь несчастлив?
— Конечно! С этого мы начали разговор.
— Ну пусть сказал! Всё-таки у меня теперь бывают и счастливые минуты: именно тогда, когда я разрушаю счастье других. А я это умею! У меня как у волка: тоже есть острые зубы, которыми я больно кусаю. Так как у меня ничего нет, так как я в жизни ничего не добился, я и стараюсь, чтоб у других тоже ничего не осталось.
— Как же теперь назвать тебя в конце концов? Ведь делать всё то, что ты делаешь значит быть негодяем.
— Ли есть негодяй! От вас я это, конечно, выслушаю, от другого, назови он меня так я схватил бы за горло. Но ведь и у негодяя есть сердце, и негодяй может, напр., любить женщину; да еще иногда сильнее всякого честного любит-то! Тут-то вот и беда главная: бедняк ты, так любишь ты, или не любишь, а ты всё равно тот же раб, на удовольствие других созданный. И зачем только в тебе бьется сердце?
— Всё-таки значит я был прав рассуждая сам с собой о тебе Кирила. Ты просто человек родившийся под несчастной звездой и сделавшийся в конце концов…
