ужасную физіономію и понимаю, что я не только не хороша но просто отвратительна.
— Нѣтъ Шифра! Ты не права! Ты хороша какъ ангелъ, если ты… въ хорошемъ расположеніи духа.
— А когда я сердита? Развѣ я тогда только и дѣлаюсь отвратительной?
— Нѣтъ Шифра! Тогда ты тоже прекрасна, но только прекрасна… какъ демонъ.
Шифра засмѣялась.
— Смѣйся, смѣйся! — продолжалъ Гиршъ. — Ты такъ хороша, когда ты смѣешься, и я такъ давно не видѣлъ тебя смѣющеюся. Знаешь Шифра! Ты до того постоянно сердишься, что я думаю ты даже не имѣешь времени на то, чтобъ прифрантиться, причесаться путемъ. Чуть-ли ты не перестала даже умываться.
Шифра вышла изъ комнаты, хлопнувъ дверью, а Гиршъ усѣлся у окна и, выставивъ раввиново зеркало такъ, что на немъ весело заиграли солнечные лучи, принялся цѣловать его и забавляться имъ словно ребенокъ, нѣжничать съ нимъ, словно передъ нимъ было не зеркало а была сама, видимо исправляющаяся Шифра.
Въ комнату вошла Шифра. Головка ея была изящно причесана, глаза опущены въ землю, хорошенькая фигура облечена въ изящное шелковое платье и мѣховую кацавейку, а ножки — въ шитыя золотомъ туфли. Ко всему этому она очень мило улыбалась.
— Ахъ Шифра! — встрѣтилъ ее мужъ. — Какъ хороша ты теперь!
ужасную физиономию и понимаю, что я не только не хороша но просто отвратительна.
— Нет Шифра! Ты не права! Ты хороша как ангел, если ты… в хорошем расположении духа.
— А когда я сердита? Разве я тогда только и делаюсь отвратительной?
— Нет, Шифра! Тогда ты тоже прекрасна, но только прекрасна… как демон.
Шифра засмеялась.
— Смейся, смейся! — продолжал Гирш. — Ты так хороша, когда ты смеешься, и я так давно не видел тебя смеющеюся. Знаешь, Шифра! Ты до того постоянно сердишься, что я думаю ты даже не имеешь времени на то, чтоб прифрантиться, причесаться путем. Чуть ли ты не перестала даже умываться.
Шифра вышла из комнаты, хлопнув дверью, а Гирш уселся у окна и, выставив раввиново зеркало так, что на нём весело заиграли солнечные лучи, принялся целовать его и забавляться им словно ребенок, нежничать с ним, словно перед ним было не зеркало, а была сама, видимо, исправляющаяся Шифра.
В комнату вошла Шифра. Головка её была изящно причесана, глаза опущены в землю, хорошенькая фигура облечена в изящное шелковое платье и меховую кацавейку, а ножки — в шитые золотом туфли. Ко всему этому она очень мило улыбалась.
— Ах, Шифра! — встретил ее муж. — Как хороша ты теперь!
