чаяхъ! Нѣтъ! Она злилась постоянно. Едва успѣвала она утромъ всунуть свою ножку въ изящную, шитую золотомъ туфлю, какъ она начинала злиться; кончалось это лишь тогда, когда Гиршъ, улегшійся спать, начиналъ такъ всхрапывать, какъ только можетъ храпѣть порядочный человѣкъ довалившійся до постели.
До сего времени Гиршъ Бикелесъ несъ возложенное на него провидѣніемъ бремя съ подобающимъ терпѣніемъ, но на сей разъ даже его терпѣнія нехватило, такъ какъ рѣшительно ничто не оказывалось въ состояніи хоть сколько-нибудь успокоить расходившуюся Шифру. Онъ давно уже пріучилъ себя не возражать женѣ, когда та ругалась, но дѣло въ томъ, что Шифра, чуть-ли не еще болѣе злилась, если онъ молчалъ, чѣмъ еслибъ онъ считался съ нею зубъ за зубъ. Что тутъ было дѣлать?…
Дѣлать было рѣшительно нечего, и потому-то Гиршъ Бикелесъ прямо изъ дому направился въ своей тяжкой нуждѣ къ мудрому раввину Мейхесу, которому и повѣдалъ свое горе.
Раввинъ Мейхесъ, столь-же великій и разумомъ и ученостью какъ малый ростомъ, сидя на диванѣ и слегка посапывая словно сладко дремлющая кошка, выслушалъ печальную повѣсть Гиршевыхъ мученій, выслушалъ и улыбнулся.
— Если даже вы не поможете мнѣ, — взывалъ между тѣмъ Гиршъ Бикелесъ, — вы, солнце Талмуда, то я потерянный человѣкъ. Но вы, конечно, поможете мнѣ? Вамъ равно послушны злые и добрые духи, вамъ Господь далъ силу взгляда,
чаях! Нет! Она злилась постоянно. Едва успевала она утром всунуть свою ножку в изящную, шитую золотом туфлю, как она начинала злиться; кончалось это лишь тогда, когда Гирш, улегшийся спать, начинал так всхрапывать, как только может храпеть порядочный человек довалившийся до постели.
До сего времени Гирш Бикелес нес возложенное на него провидением бремя с подобающим терпением, но на сей раз даже его терпения не хватило, так как решительно ничто не оказывалось в состоянии хоть сколько-нибудь успокоить расходившуюся Шифру. Он давно уже приучил себя не возражать жене, когда та ругалась, но дело в том, что Шифра, чуть ли не еще более злилась, если он молчал, чем если б он считался с нею зуб за зуб. Что тут было делать?…
Делать было решительно нечего, и потому-то Гирш Бикелес прямо из дому направился в своей тяжкой нужде к мудрому раввину Мейхесу, которому и поведал свое горе.
Раввин Мейхес, столь же великий и разумом и ученостью как малый ростом, сидя на диване и слегка посапывая словно сладко дремлющая кошка, выслушал печальную повесть Гиршевых мучений, выслушал и улыбнулся.
— Если даже вы не поможете мне, — взывал между тем Гирш Бикелес, — вы, солнце Талмуда, то я потерянный человек. Но вы, конечно, поможете мне? Вам равно послушны злые и добрые духи, вам Господь дал силу взгляда,
