— Я?.. я богохульствую?..
Пинчевъ готовъ былъ вцѣпиться въ бороду своего противника.
— Неужели ты не понимаешь, что ты унижаешь понятіе о Іеговѣ, увѣряя меня, что Іеговѣ нужна молитва для того, чтобъ его милосердіе восторжествовало надъ его гнѣвомъ? Развѣ ты не знаешь, что ему достаточно для этого только одной воли и не нужна никакая молитва, что говоря то, что ты говоришь, ты выражаешъ тѣмъ самымъ не только сомнѣніе въ силѣ его милосердія, но даже и сомнѣніе въ силѣ его могущества.
Пинчевъ стоялъ молча.
— Ну, что же ты скажешь мнѣ на это? Ты, талмудистъ ученый? — продолжалъ его казнить Мничевъ.
Пинчевъ продолжалъ молчать. Виноторговецъ Блаувейсъ вышелъ изъ дома и молча созерцалъ диспутантовъ, какъ тѣ продолжали стоять другъ передъ другомъ, не обращая вниманія, даже не видя вышедшаго.
— Во времена Моисея — поучалъ Пинчева Минчевъ — храмъ былъ нуженъ только для жертвоприношенія, а не для молитвы вѣрующихъ.
Блаувейсъ навострилъ уши и придвинулся къ мѣсту гдѣ было побольше тѣни; очевидно ему интересно было послушать, что будетъ говорить далѣе Минчевъ и онъ не желалъ нарушить уединенія диспутирующихъ; на его красноватой, вообще равнодушной, физіономіи можно было теперь прочесть выраженіе страстной любознательности.
— Я?.. я богохульствую?..
Пинчев готов был вцепиться в бороду своего противника.
— Неужели ты не понимаешь, что ты унижаешь понятие о Иегове, уверяя меня, что Иегове нужна молитва для того, чтоб его милосердие восторжествовало над его гневом? Разве ты не знаешь, что ему достаточно для этого только одной воли и не нужна никакая молитва, что говоря то, что ты говоришь, ты выражаешь тем самым не только сомнение в силе его милосердия, но даже и сомнение в силе его могущества.
Пинчев стоял молча.
— Ну, что же ты скажешь мне на это? Ты, талмудист ученый? — продолжал его казнить Мничев.
Пинчев продолжал молчать. Виноторговец Блаувейс вышел из дома и молча созерцал диспутантов, как те продолжали стоять друг перед другом, не обращая внимания, даже не видя вышедшего.
— Во времена Моисея — поучал Пинчева Минчев — храм был нужен только для жертвоприношения, а не для молитвы верующих.
Блаувейс навострил уши и придвинулся к месту где было побольше тени; очевидно ему интересно было послушать, что будет говорить далее Минчев, и он не желал нарушить уединения диспутирующих; на его красноватой, вообще равнодушной, физиономии можно было теперь прочесть выражение страстной любознательности.
