подобіе турецкаго сѣдла выдающейся горбиной; глаза эти, большіе, черные, то совсѣмъ открытые съ выраженіемъ задумчивости, то насмѣшливо прищуренные, то печальные, и какъ бы сожалѣющіе того, съ кѣмъ они ссорили, производили впечатлѣніе чего то идущаго отъ сердца, и въ особенности если они смѣялись, что случалось довольно часто. Движеніе Минчевъ практиковалъ среди спора только одно: отъ поры до времени онъ гладилъ рукою свои черные волосы спереди назадъ. Небыло въ немъ и довольно обычнаго евреямъ выраженія нѣкоторой робости и услужливости; напротивъ: онъ выглядывалъ человѣкомъ гордымъ, но только проявленіе этой гордости лежало не въ признаніи себя лучше другихъ, а просто крылось въ томъ, какъ держалась вся фигура Минчева, фигура приземистая, сильная, имѣющая въ себѣ что то солдатское, хотя онъ никогда въ жизни не таскалъ за спиной солдатскаго ранца а къ огнестрѣльному оружію питалъ общую всѣмъ евреямъ антипатію.
И вотъ Пинчевъ съ Минчевымъ диспутировали по вопросамъ Талмудическаго свойства; правильнѣе будетъ, если мы скажемъ, что спорилъ, диспутировалъ, наскакивая на своего противника только Пинчевъ, Минчевъ же такъ сказать наступалъ пяткою на горящіе угли, отчего отъ нихъ все вновь и вновь поднималось пламя. Изъ комнатъ кто то вышелъ, посмотрѣлъ на спорящихъ, покачалъ головою въ недоумѣніи и, видя, что диспутъ еще не конченъ, снова возвратился въ домъ. Диспутанты даже и не замѣтили этого.
подобие турецкого седла выдающейся горбиной; глаза эти, большие, черные, то совсем открытые с выражением задумчивости, то насмешливо прищуренные, то печальные, и как бы сожалеющие того, с кем они ссорили, производили впечатление чего-то идущего от сердца, и в особенности если они смеялись, что случалось довольно часто. Движение Минчев практиковал среди спора только одно: от поры до времени он гладил рукою свои черные волосы спереди назад. Не было в нём и довольно обычного евреям выражения некоторой робости и услужливости; напротив: он выглядывал человеком гордым, но только проявление этой гордости лежало не в признании себя лучше других, а просто крылось в том, как держалась вся фигура Минчева, фигура приземистая, сильная, имеющая в себе что-то солдатское, хотя он никогда в жизни не таскал за спиной солдатского ранца, а к огнестрельному оружию питал общую всем евреям антипатию.
И вот Пинчев с Минчевым диспутировали по вопросам Талмудического свойства; правильнее будет, если мы скажем, что спорил, диспутировал, наскакивая на своего противника только Пинчев, Минчев же так сказать наступал пяткою на горящие угли, отчего от них всё вновь и вновь поднималось пламя. Из комнат кто-то вышел, посмотрел на спорящих, покачал головою в недоумении и, видя, что диспут еще не кончен, снова возвратился в дом. Диспутанты даже и не заметили этого.
