охватывавшихъ его подбородокъ. Онъ былъ не болѣе какъ женскій портной, но говорилъ онъ внятно, побѣдительно, какъ генералъ привыкшій командовать солдатами и потому не терпящій возраженій. При первомъ же возраженіи онъ входилъ въ такой азартъ, что казалось готовъ былъ растерзать своего противника — на самомъ дѣлѣ Пинчевъ не былъ способенъ обидѣть муху — и слова слетами съ его устъ цѣлымъ пчелинымъ роемъ.
Минчевъ представлялъ собою совершенную противуположность Пинчеву. Онъ рѣдко говорилъ съ людьми, не имѣя къ тому случая, такъ какъ большую часть времени проводилъ въ лошадиномъ обществѣ — онъ былъ, пользовавшійся популярностью, хорошій извощикъ; правда онъ вступалъ иногда въ краткія бѣсѣды, съ лошадьми но тѣ обыкновенно въ отвѣтъ на его рѣчь либо встряхивали ушами, либо помахивали хвостами, въ самомъ крайнемъ случаѣ ржали сколь возможно дружелюбнѣе. Въ результатѣ Минчевъ привыкъ относиться къ человѣческому слову какъ скупецъ къ золоту; слово было въ его глазахъ драгоцѣнностью и выпускалъ онъ его изъ устъ съ осторожностью лишь по зрѣломъ обсужденіи. Во всемъ остальномъ Минчевъ также контрастировалъ съ Пинчевымъ; въ разговорѣ онъ не суетился; руками и ногами онъ говорилъ еще меньше чѣмъ ртомъ; въ сущности больше всего, и чаще остальныхъ органовъ говорили его глаза, сидѣвшіе на темномъ, загорѣломъ какъ лакированная кожа лицѣ, по обѣ стороны огромнаго носа, снабженнаго на-
охватывавших его подбородок. Он был не более как женский портной, но говорил он внятно, победительно, как генерал, привыкший командовать солдатами и потому не терпящий возражений. При первом же возражении он входил в такой азарт, что, казалось, готов был растерзать своего противника — на самом деле Пинчев не был способен обидеть муху — и слова слетами с его уст целым пчелиным роем.
Минчев представлял собою совершенную противоположность Пинчеву. Он редко говорил с людьми, не имея к тому случая, так как большую часть времени проводил в лошадином обществе — он был, пользовавшийся популярностью, хороший извозчик; правда он вступал иногда в краткие беседы с лошадьми, но те обыкновенно в ответ на его речь либо встряхивали ушами, либо помахивали хвостами, в самом крайнем случае ржали сколь возможно дружелюбнее. В результате Минчев привык относиться к человеческому слову как скупец к золоту; слово было в его глазах драгоценностью и выпускал он его из уст с осторожностью лишь по зрелом обсуждении. Во всём остальном Минчев также контрастировал с Пинчевым; в разговоре он не суетился; руками и ногами он говорил еще меньше чем ртом; в сущности больше всего, и чаще остальных органов говорили его глаза, сидевшие на темном, загорелом как лакированная кожа лице, по обе стороны огромного носа, снабженного на-
