и раздовались жалобные, плачущіе звуки цимбалъ и разстроенной флейты — послѣдняя пара, напоминая собою крестьянскую дѣвушку, убаюкивающую грустной пѣсней расплаковшагося ребенка.
Въ большой комнатѣ, низкой до такой степени, что казалось потолокъ ея опирается на головы присутствующихъ, танцовали длиннобородые мущины, облеченные въ длиннополые кафтаны и женщины, щеголяющія своими, украшенными жемчугомъ, головными перевязями и мѣховыми коцавейками; танцы эти шли такъ: кафтаны танцовали съ кафтанами, а коцавейки съ коцавейками. Все это вмѣстѣ взятое — еврейская сватьба. Невѣста сидитъ на какомъ то подобіи трона и грызетъ печенье, принадлежащее повидимому къ разряду окаменѣлостей, женихъ же, въ своемъ шелковомъ таларѣ, и собольей шапочкѣ, стоитъ наружи, близь дома, увлеченный въ горячій споръ съ другимъ мущиной, одѣтымъ въ лиловый кафтанъ. Играетъ-ли въ этомъ спорѣ роль какой нибудь вопросъ чести, договариваются-ли спорящіе насчетъ какой нибудь торговой сдѣлки — въ первую минуту понять не возможно: одинъ изъ нихъ такъ суетится, такъ волнуется и кричитъ такъ неистово, словно ему предстоитъ довести свои слова до свѣдѣнія не одного собѣсѣдника а цѣлаго многолюднаго собранія. Очемъ же спорятъ они?
Вопросы Талмуда служатъ предметомъ состязанія.
Дѣло состоитъ въ слѣдующемъ. Женихъ, по имени Пинчевъ, только что прочелъ гостямъ, тамъ, въ комнатѣ, прекрасную лекцію по вопро-
и раздовались жалобные, плачущие звуки цимбал и расстроенной флейты — последняя пара, напоминая собою крестьянскую девушку, убаюкивающую грустной песней расплаковшегося ребенка.
В большой комнате, низкой до такой степени, что казалось потолок её опирается на головы присутствующих, танцевали длиннобородые мужчины, облеченные в длиннополые кафтаны и женщины, щеголяющие своими, украшенными жемчугом, головными перевязями и меховыми коцавейками; танцы эти шли так: кафтаны танцевали с кафтанами, а коцавейки с коцавейками. Всё это вместе взятое — еврейская сватьба. Невеста сидит на каком то подобии трона и грызет печенье, принадлежащее по-видимому к разряду окаменелостей, жених же, в своем шелковом таларе, и собольей шапочке, стоит наружи, близ дома, увлеченный в горячий спор с другим мужчиной, одетым в лиловый кафтан. Играет ли в этом споре роль какой нибудь вопрос чести, договариваются ли спорящие насчет какой нибудь торговой сделки — в первую минуту понять не возможно: один из них так суетится, так волнуется и кричит так неистово, словно ему предстоит довести свои слова до сведения не одного собеседника а целого многолюдного собрания. О чем же спорят они?
Вопросы Талмуда служат предметом состязания.
Дело состоит в следующем. Жених, по имени Пинчев, только что прочел гостям, там, в комнате, прекрасную лекцию по вопро-
