— Лихтенштернъ! — важно заявилъ Мелехъ, сіявшій на сей разъ не только какъ звѣзда, но приближавшійся на этотъ счетъ даже къ солнцу.
— Ну дѣти! — важно обратилась мать къ ребятишкамъ Медеха. — Помните: теперь мы называемся Лихтенштернъ.
Мелехъ при этомъ однако вздохнулъ. Ему припомнились его несчастные двадцать дукатовъ, но сверхъ того припомнился и намекъ канцеляриста на уголовщину.
Въ то же время другой еврей, робкій бѣдняга, добродушный Авессаломъ, сидѣлъ въ своей крохотной лавочкѣ. Лавченка была не только крохотная, но и низенькая: высокій человѣкъ едва ли помѣстился бы въ ней, не пригнувъ слегка голову; расположенное въ подвалѣ помѣщеніе было таково, что лишь изрѣдка, да и то какою то жалкой полоской, прорывался въ него солнечный лучъ, чтобъ поиграть слегка, такъ примѣрно на протяженіи одного фута и еще фута то не вполнѣ казеннаго, на грубыхъ тканяхъ, сваленнаго въ кучу, стараго платья и на всякой рухляди. Никто конечно, въ точности не могъ бы опредѣлить, какіе именно предметы покупалъ и продавалъ Авессаломъ. Собрано было въ его лавченкѣ рѣшительно все; это былъ цѣлый міръ разнообразнаго тряпья, старья, хлама, лома всѣхъ видовъ и образцовъ. Даже между своими собратьями, евреями старьевщиками, Авессаломъ отличался наименьшей коммерческой брезгливостью въ выборѣ скупаемаго имъ товара. Тутъ были и рваные башмаки, и старые, ржавые, поломанные замки, но были и ста-
— Лихтенштерн! — важно заявил Мелех, сиявший на сей раз не только как звезда, но приближавшийся на этот счет даже к солнцу.
— Ну дети! — важно обратилась мать к ребятишкам Медеха. — Помните: теперь мы называемся Лихтенштерн.
Мелех при этом однако вздохнул. Ему припомнились его несчастные двадцать дукатов, но сверх того припомнился и намек канцеляриста на уголовщину.
В то же время другой еврей, робкий бедняга, добродушный Авессалом, сидел в своей крохотной лавочке. Лавчонка была не только крохотная, но и низенькая: высокий человек едва ли поместился бы в ней, не пригнув слегка голову; расположенное в подвале помещение было таково, что лишь изредка, да и то какою то жалкой полоской, прорывался в него солнечный луч, чтоб поиграть слегка, так примерно на протяжении одного фута и еще фута то не вполне казенного, на грубых тканях, сваленного в кучу, старого платья и на всякой рухляди. Никто конечно, в точности не мог бы определить, какие именно предметы покупал и продавал Авессалом. Собрано было в его лавчонке решительно всё; это был целый мир разнообразного тряпья, старья, хлама, лома всех видов и образцов. Даже между своими собратьями, евреями-старьевщиками, Авессалом отличался наименьшей коммерческой брезгливостью в выборе скупаемого им товара. Тут были и рваные башмаки, и старые, ржавые, поломанные замки, но были и ста-
