мую въ третьемъ актѣ. Но ея величество заставила меня обѣщать, что я напишу ее въ пяти актахъ; но кажется пьеса отъ этого не выиграла, такъ какъ дѣйствіе оказалось растянутымъ и скучнымъ. Я ее кончила какъ могла, и черезъ два дня она была уже переписана набѣло и въ рукахъ императрицы. Она была играна въ Эрмитажѣ и впослѣдствіи напечатана.
На слѣдующій годъ я попросила у ея величества разрѣшеніе для моего сына покинуть армію на два, три мѣсяца и поѣхать въ Варшаву съ тѣмъ, чтобы заплатить долги сестры и привезти ее на родину. Государыня на это согласилась и я отдала по этому случаю всѣ деньги, какія имѣла, и въ продолженіе шести мѣсяцевъ жила долгами, такъ какъ только въ концѣ этого періода стали поступать мои доходы. Мой сынъ совершилъ упомянутое путешествіе и привезъ свою сестру въ Кіевъ, къ мѣсту своего служенія. Оттуда оба они написали мнѣ объ этомъ. Я уже нѣсколько лѣтъ не получала писемъ отъ моихъ дѣтей, а такъ какъ никто и ничто не вытѣснило ихъ изъ моего сердца, то можно себѣ представить, какъ я была несчастна.
Подъ начальствомъ моего брата по таможнѣ служилъ одинъ молодой человѣкъ по фамиліи Радищевъ; онъ учился въ Лейпцигѣ и мой братъ былъ къ нему очень привязанъ. Однажды въ русской академіи, въ доказательство того, что у насъ было много писателей, не знавшихъ родного языка, мнѣ показали брошюру, написанную Радищевымъ. Брошюра заключала въ себѣ біографію одного товарища Радищева по Лейпцигу, нѣкоего Ушакова, и панегирикъ ему. Я въ тотъ же вечеръ сказала брату, который послалъ уже купить эту брошюру, что его протеже страдаетъ писательскимъ зудомъ, хотя ни его стиль, ни мысли не разработаны и что въ его брошюрѣ встрѣчаются даже выраженія и мысли, опасныя по нашему времени. Черезъ нѣсколько дней братъ сказалъ мнѣ, что я слишкомъ строго осудила брошюру Радищева; прочтя ее, онъ нашелъ только, что она ненужна,
