— Сие мне железом прожжено.
Потом, открыв правую по локоть руку, показал рану на самом противу локтя месте, и рече:
— Сие мне перерезано.
При сем видны были перерезанные жилы. Так же и левую руку открывши, на таком же месте такую же указал рану, сказуя:
— И то мне перерезано.
Потом, наклонясь, открыл ногу и показал на сгибе колена рану, так же и другую ногу до колена открывши, такую же рану на том же месте показал и рече:
— А сие мне косою рассечено.
И став прямо, взирая мне в лице, рече:
— Видишь ли? Больше я за Христа претерпел, нежели ты написал.
Я, противу сего ничтоже смея сказать, молчал и мыслил в себе: кто сей есть Орест, не из числа ли пяточисленных (13 декабря)? На сию мою мысль святый мученик ответствовал:
— Не тот я Орест, иже от пяточисленных, но тот, егоже ты ныне житие писал.
Видел я другого некоего важного человека, за ним стоявшего, и казался мне также некий мученик быти, но тот ничтоже изрече. В то самое время учиненный к заутрени благовест пробудил меня, и я жалел, что сие весьма приятное видение скоро окончилось.
— А что сие видение, — прибавляет святый Димитрий, записав его спустя более трех лет[1], — я, недостойный и грешный, истинно видел, как написал, а не иначе, сие под клятвою моею священническою исповедую: ибо все оное как тогда совершенно памятовал, так и теперь помню».
Прошло слишком два года с того времени, как святый Димитрий сложил с себя игуменство и в уединенной келлии совершал свой великий труд. Случилось ему быть вместе с архимандритом Варлаамом в Батурине. С радостию встретили его гетман и новый митрополит Гедеон[2] и стали убеждать
