Так говорил беззаконный правитель, желая пристыдить святаго Евдоксия, ибо он надеялся, что еще не найдется никого противящегося царскому повелению, и Евдоксий один останется непокорным, а посему из стыда послушается царского повеления, чтобы не лишиться чести своего звания. Но вместо сего мучитель сам был посрамлен. Еще во время его речи святый Евдоксий снял с себя пояс, бывший знаком начальнической власти, и бросил его в лицо правителю. Видя это, многие воины, в числе тысячи ста четырех, бывшие тайными христианами, возгоревшись ревностию о Боге, сделали то же самое, что и начальник Евдоксий: снявши воинские знаки, бросили их правителю, будучи готовы лишиться и самого тела, положив души свои за Имя Иисуса Христа.
Мучитель, увидав такое множество исповедников Христовых, неожиданно открывшееся, пришел в смущение и, прекратив испытание их, тотчас послал к царю Диоклетиану известие о случившемся, прося распоряжения, как ему поступить. Царь вскоре прислал ему в ответ такой приказ: начальников подвергнуть жестоким пыткам, низших же оставить в покое.
Получив царское повеление, правитель сел на судилище, велел привести к себе Евдоксия — как главного военачальника, и стал опять говорить ему:
— Советую тебе, Евдоксий, оставить твое злое прекословие и безумное сопротивление и добровольно принести жертву богам; если же ты не согласишься, то должен будешь сделать сие против воли, принужденный к тому сильными муками.
При сем правитель начал пересчитывать заточения, страшные темницы, раны, строгание тела, опаление огнем и прочие жестокие мучения, наводившие ужас при одном только упоминании.
Мученик отвечал:
— Ты насмехаешься, правитель, говоря мне это. Я считаю твои муки детским пугалом, ибо я надеюсь на будущее воздаяние, которое получу от щедрого подвигоположника Христа. Боюсь я не того огня, о коем ты упомянул, но того, который никогда не угасает, и скрежет зубов и прочих лютых мук, которые уготованы ослушникам Бога Истинного и отвергающим Его. Твои же мучения в сравнении с ними — детские игрушки, а огонь, коим ты мне угрожаешь, холоднее воды по сравнению с огнем геенским… — Меч твой, — продолжал
