Христа, Сына Божия, единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога Истинного от Бога Истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу, чрез Которого (Сына) всё произошло как на Небе, так и на земле; — ради нас человеков и ради нашего спасения снисшедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на Небеса, и грядущего судить живых и мертвых; — и в Духа Святаго».
Чтобы устранить всякую возможность каких бы то ни было перетолкований Символа, Отцы Собора присоединили к нему такое анафематствование арианской ереси:
«Говорящих же, что было (время), когда не было (Сына), что Он не существовал до рождения и произошел из не сущего, или утверждающих, что Сын Божий имеет бытие от иного существа или сущности, или что Он создан, или преложим, или изменяем, предает анафеме Кафолическая Церковь».
За исключением двух египетских епископов, Секунда и Феоны, все остальные подписали Символ Никейский, выражая этим свое согласие с его содержанием; впрочем, Евсевий Никомидийский и Феогнис Никейский отказались дать свои подписи на анафематствование, присоединенное к Символу. Таким образом, вселенское определение веры было, по-видимому, почти всеми принято единодушно. Но последующая история арианских движений показала, что многие и очень многие епископы «подписались под Символом только рукой, а не душею». Чтобы избежать отлучения и не потерять кафедр, подписали Символ строгие ариане, в душе оставаясь такими же, как и прежде, еретиками. По соображениям, далеким от искренности, подписали Символ и представители полуарианской партии. Глава их Евсевий Кесарийский в послании, написанном к пастве вслед за окончанием Собора, объясняет, что он и его приверженцы «не отвергли слова единосущный, имея в виду сохранить мир, которого всей душей желаем» то есть из внешних соображений, а не из убеждения в истинности заключавшегося в нём смысла; что же касается приложенного к Символу анафематствования, то Евсевий объясняет его не как проклятие самого смысла арианского учения, а только как осуждение внешних выражений последнего за то, что они не встречаются в Священном Писании.
