той женщины, которую весьма любил? Как же ты можешь в чем-либо надеяться на него? Поистине все это, повествуемое между вами, достойно смеха, а многое достойно даже и плача: в самом деле, скажи мне, тому ли Аполлону ты поклоняешься как богу, которого даже мерзкая и исполненная всякой нечистоты блудница вменяла за ничто и плевала на лицо его? Видишь ли, сколь достойны плача ваши нечестивые дела!?
Услышав это, Максим сказал слугам, избивающим мученика:
— Поворотите его на спину и бейте по животу.
Тогда Афанасий, начальник воинской стражи, сказал святому:
— Повинись правителю, — ведь разве ты не чувствуешь, как все тело твое покрывается ранами?
Святый на это сказал:
— Послушайся лучше меня, советник диавола и слуга его, и лучше посоветуй сам себе и игемону своему, — как бы поскорей убедить блудницу Дафну, чтобы она согласилась жить блудно с богом вашим Аполлоном и исполнить его желание, чтобы он, разжигаемый любовию и не получая исполнения своего желания, не погиб бы жестокою смертию; я же имею одного советника — Господа нашего Иисуса Христа.
Тогда мучитель приказал принести железную доску и сказал слугам:
— Раскалите ее посильнее на огне и положите сюда этого хулителя наших богов.
Блаженный, услышав это, сказал:
— Находящийся в геенне твой Аполлон благодарит тебя за то, что ты еще более усиливаешь тот гееннский огонь, в каком он теперь страдает; он воздаст тебе за это тем, что и ты вместе с ним будешь низвержен во тьму кромешную, — тогда и я посмеюсь над тобой, нечестивый благодетель Аполлона.
Когда мучившие блаженного, едва совсем не сжегши его, все-таки ничего не добились, и не могли ни льстивым советом обольстить раба Божьего, ни муками убедить его оставить веру во Христа, тогда игемон приказал воинам отвести святаго, уже столь измученного, в отдельное темничное помещение и оставить его там совершенно одного, без всякого ухода за ним, — и при этом он добавил:
