как сказано: со стропти́вымъ разврати́шисѧ[1], то еще чаще это бывает среди юных, которые естественно более склонны ко злу, чем к добру, как написано: прилѣжи́тъ помышле́нїе человѣ́кꙋ прилѣ́жнѡ на ѕла̑ѧ ѿ ю҆́ности[2]. Так и юный Нифонт начал вести праздную и ленивую жизнь, есть без меры и упиваться, научился от бесчинных юношей празднословию и сквернословию, стал ходить на представление скоморохов, потом и на скверные дела и все ночи проводил с товарищами в беззакониях, оскверняясь нечистыми грехами; к тому же стал он и красть, ссориться и драться со всеми; и другим молодым людям был он на соблазн, так как не только сам совершал всякое беззаконие, но и многих других склонял к тому же. Один знакомый Нифонта, по имени Василий, постоянно говорил ему:
— Горе тебе, Нифонт! Ты жив телом, но уже умер душею, и только тень твоя ходит среди людей.
А Нифонт то не обращал внимания на эти слова, то начинал рыдать и плакать о грехах; однако, продолжая следовать дурным привычкам, он утопал в скверных делах, как в море, и, отчаявшись совсем в своем спасении, говорил:
— Я уже погиб и не могу возвратиться к покаянию, — так по крайней мере буду наслаждаться здесь земными сладостями.
И до того ожесточил диавол сердце Нифонта, что он не мог уже совсем молиться: ибо у него как бы камень всегда лежал на сердце. А та госпожа, у которой жил Нифонт, видя такую развратную жизнь его, с сокрушением сердечным говорила:
— Горе мне! Откуда на меня эта напасть?
И много раз наставляла его, ссорилась с ним, бранила и била его, но он оставался неисправим. Об этом повествуется, дабы показать, сколь велико милосердие Божие, которым Он выводит честно́е из недостойного и из грешников делает праведников, — и что нет греха, превышающего человеколюбие Божие. Пусть и у нас, грешных, будет пример, чтобы не отчаиваться нам, погруженным во многие беззакония, но исправиться покаянием, подобно Нифонту. Ибо он был как бы сосудом греха, но впоследствии, через истинное покаяние, стал
