власяницу и возносящим молитвы к Богу. Он пришел в ужас и сказал:
— Брат мой возлюбленный, воспитавший меня с самого детства, что заставило тебя так измениться, — ты стал так бледен и худ?!
— Если хочешь выслушать меня, я расскажу тебе о причинах моей перемены, — отвечал Клавдий.
— Скажи мне, господин мой, о твоей болезни! — воскликнул Максим.
— Я каюсь, — начал рассказывать Клавдий, — что, повинуясь царям и исполняя их приказания, убивал христиан, проливая, таким образом, неповинную кровь; хотя я и делал это по неведению, следуя приказаниям царя, однако теперь сильно скорблю и раскаиваюсь в этом.
— Что это ты говоришь, брат мой? — возразил Максим. — Владыка наш, царь Диоклетиан, посылал тебя к брату нашему Гавинию, чтобы ты сосватал дочь его сыну; чтобы узнать об этом, я и послан к тебе, а ты говоришь что-то совершенно другое.
— Я за этим и ходил, — сказал Клавдий, — к возлюбленной внучке нашей и видел ее: она прекрасна как телом, так и душею; она свята и премудра и уже невеста Небесного Царя Христа; благодаря ей, и я избавился от грехов моих. Но чтобы и тебе было известно о милосердии Божием, которое хочет всех спасти, ночью пойдем к брату нашему пресвитеру Гавинию, и ты увидишь свет вечный.
— Всё, что ты велишь, я сделаю, — отвечал Максим.
В ту же ночь они пошли к воротам города, известных под именем Саларийских и находившихся у Салюстиевых палат. Когда Гавинию сказали, что его братья, Клавдий и Максим, стоят около дома и желают войти к нему, то он тотчас поспешил им навстречу и с радостию ввел их к себе. Прежде чем начать с ними беседу, Гавиний встал на молитву: он преклонил колена и склонил голову; Клавдий и Максим последовали его примеру.
— Господи Боже, — говорил, молясь, Гавиний, — собирающий рассеянных и призирающий на собранных, призри на дела рук Твоих, просвети всех верующих в Тебя: Ты — Свет Истинный во веки веков.
