отъ мужчинъ и еще безобразнѣе, чѣмъ они. У всѣхъ трясутся руки и головы и походка неровная, точно они ходятъ или по очень скользкой, или бугроватой, или движущейся поверхности. И голоса одинаковые: хриплые, сипящіе; и такъ же нетвердо, какъ ходятъ, выговариваютъ Пьяницы слова непослушными, точно замерзшими губами.
По серединѣ сборища за отдѣльнымъ столикомъ сидитъ Человѣкъ, положивъ сѣдую, всклокоченную голову на руки. Такимъ остается онъ все время, за исключеніемъ того момента, когда говоритъ. Одѣтъ онъ очень плохо.
Въ углу неподвижно стоитъ Нѣкто въ сѣромъ съ догорающей свѣчей. Узкое, синее пламя колеблется, то ложась на край, то острымъ язычкомъ устремляясь вверхъ. И могильно сини блики на каменномъ лицѣ и подбородкѣ Его.
— Боже мой! Боже мой!
— Послушайте,—какъ странно колеблется все: ни на чемъ нельзя остановить взора.
— Все дрожитъ, какъ въ лихорадкѣ: люди, стулья и потолокъ.
— Все плыветъ и качается, какъ на волнахъ.
— Вы не слышите шума? Я слышу какой-то шумъ. Точно грохочутъ желѣзныя колеса или камни падаютъ съ горы. Большіе камни падаютъ, какъ дождь.
— Это шумитъ въ ушахъ.
— Это шумитъ кровь. Я чувствую мою кровь. Густая, черная, пахнущая ромомъ, она тяжело катится по жиламъ. И когда подходитъ къ сердцу, то все падаетъ и становится страшно.
— Я вижу какъ-будто блистаніе молній!
— Я вижу огромные, красные костры и на нихъ горятъ люди. Противно пахнетъ горѣлымъ мясомъ. Черныя тѣни кружатся вокругъ костровъ. Они пьяны, эти тѣни. Эй, позовите меня, я буду съ вами танцовать.
— Боже мой! Боже мой!
— И я веселый. Кто хочетъ со мною смѣяться? Никто не хочетъ, такъ я буду одинъ. (Смѣется одинъ.)
