— Преклони ихъ—ты долженъ.
— Не услышитъ меня Тотъ, чей слухъ еще ни разу не утруждалъ я ни славословіемъ, ни просьбами. Проси ты—ты мать!
— Проси ты—ты отецъ! Если не отецъ умолитъ за сына, то кто же? Кому ты оставляешь его? Развѣ одна я могу сказать такъ, какъ мы скажемъ вдвоемъ?
— Пусть будетъ, какъ ты говоришь. Быть можетъ, отзовется вѣчная справедливость, если преклонятъ колѣна старики.
Боже, я прошу Тебя, оставь жизнь моему сыну. Только одно я понимаю, только одно могу я сказать, только одно: Боже, оставь жизнь моему сыну. Нѣтъ у меня другихъ словъ, все темно вокругъ меня, все падаетъ, я ничего не понимаю, и такой ужасъ у меня въ душѣ, Господи, что только одно могу я сказать: Боже, оставь жизнь моему сыну! Оставь жизнь моему сыну! Оставь! Прости, что такъ плохо молюсь я, но я не могу. Господи, Ты понимаешь, не могу. Ты посмотри на меня. Ты только посмотри на меня—видишь? Видишь, какъ трясется голова, видишь, какъ трясутся руки—да что руки мои, Господи! Пожалѣй его, вѣдь онъ такой молоденькій, у него родинка на правой ручкѣ. Дай ему пожить, хоть немножко, хоть немножко. Вѣдь онъ такой молоденькій, такой глупый—онъ еще любитъ сладкое, и я купила ему винограду. Пожалѣй! Пожалѣй!
Вотъ я молюсь, видишь Ты? Согнулъ старыя колѣни, въ прахѣ разостлался передъ Тобой, землю
