Посмотри, жена: вотъ это я началъ чертить, когда нашъ сынъ былъ еще здоровъ. Вотъ на этой линіи я остановился и подумалъ: отдохну, а потомъ буду продолжать опять. Посмотри, какая простая и спокойная линія, а на нее страшно взглянуть: вѣдь она можетъ быть послѣднею, которую провелъ я при жизни сына. Какимъ зловѣщимъ невѣдѣніемъ дышетъ ея простота, ея спокойствіе!
— Не тревожься, мой милый, гони отъ себя дурныя мысли. Я вѣрю, что докторъ сказалъ правду, и сынъ нашъ выздоровѣетъ.
— А ты развѣ не тревожишься? Взгляни на себя въ зеркало: ты бѣла, какъ твои волосы, мой старый другъ.
— Конечно, я немного тревожусь, но я убѣждена, что опасности нѣтъ.
— И теперь, какъ и всегда, ты ободряешь меня и обманываешь такъ искренне и свято. Бѣдный мой оруженосецъ, вѣрный хранитель моего иступившагося меча,—плохъ твой старый рыцарь, не держитъ оружія его дряхлая рука. Что я вижу? Это игрушки сына! Кто положилъ ихъ сюда?
— Мой милый, ты забылъ: ты самъ же, давно еще, положилъ ихъ сюда. Ты говорилъ тогда, что тебѣ легче работается, если предъ тобою лежатъ эти дѣтскія невинныя игрушки.
— Да, я забылъ. Но теперь мнѣ страшно смотрѣть на нихъ, какъ осужденному—на орудія пытки и казни. Когда ребенокъ умираетъ, проклятіемъ для живыхъ становятся его игрушки. Жена, жена! Мнѣ страшно смотрѣть на нихъ.
— Онѣ куплены еще въ то время, когда мы были бѣдны. Жаль смотрѣть на нихъ: такія это бѣдныя милыя игрушки.
