— Какая ливрея!
— Онъ насъ позвалъ!
— Я говорила, что здѣсь недоразумѣніе!
— Человѣкъ такъ милъ! Они, навѣрное, еще сами не успѣли сѣсть за столъ.
— Я говорила, нѣтъ ли кого-нибудь, кто искалъ бы насъ.
— Какая ливрея!
— Говорятъ, что ужинъ великолѣпенъ.
— У Человѣка ничего не можетъ быть плохо.
— Какая музыка! Какая честь быть на балу у Человѣка.
— Пусть намъ позавидуютъ тѣ…
— Какъ богато!
— Какъ пышно!
— Какая честь!
Повторяя, одинъ за другимъ удаляются, и залъ пустѣетъ. Пара за парой оставляютъ танцы танцующіе и молча уходятъ вслѣдъ за гостями. Нѣкоторое время кружится еще одна пара, но и она вскорѣ уходитъ за другими. Но все съ тою же отчаянной старательностью играютъ музыканты.
Лакей тушитъ люстры, оставляя лишь одну свѣчу въ дальней люстрѣ, и уходитъ. Въ наступившемъ полумракѣ смутно колеблются фигуры музыкантовъ, раскачивающихся со своими инструментами, и рѣзко выдѣляется Нѣкто въ сѣромъ. Пламя свѣчи колеблется и яркимъ желтоватымъ свѣтомъ озаряетъ Его каменное лицо и подбородокъ.
Не поднимая головы, Онъ поворачивается и медленно, черезъ весь залъ, спокойными и тихими шагами, озаренный пламенемъ свѣчи, идетъ къ тѣмъ дверямъ, куда ушелъ Человѣкъ, и скрывается въ нихъ.
