Медленно свѣтлѣетъ, и изъ мрака выступаютъ фигуры пяти сгорбленныхъ Старухъ въ странныхъ покрывалахъ, и комната. Она высокая, правильно четырехугольная съ гладкими, одноцвѣтными стѣнами. Впереди и направо по два высокихъ восьмистекольныхъ окна, безъ занавѣсокъ; въ стекла смотритъ ночь. У стѣнъ стоятъ стулья съ высокими прямыми спинками.
— Слышите, какъ забѣгали! Идутъ сюда.
— Какъ свѣтло! Мы уходимъ.
— Смотрите, свѣча высока и свѣтла.
— Мы уходимъ! Мы уходимъ! Скорѣе!
— Но мы прійдемъ! — Но мы прійдемъ!
Тихо смѣются, и въ полумракѣ, странными, зигзагообразными движеніями ускользаютъ, пересмѣиваясь. Съ ихъ уходомъ свѣтъ усиливается, но въ общемъ остается тусклымъ, безжизненнымъ, холоднымъ; тотъ уголъ, въ которомъ недвижимо стоитъ Нѣкто въ сѣромъ съ горящей свѣчей, темнѣе другихъ.
Входитъ Докторъ въ бѣломъ больничномъ балахонѣ и Отецъ Человѣка. Лицо послѣдняго выражаетъ глубокое утомленіе и радость. Подъ глазами синіе круги, щеки впали, волосы въ безпорядкѣ. Одѣтъ очень небрежно. У Доктора очень ученый видъ.
До послѣдней минуты я не зналъ, останется ли въ живыхъ ваша жена или нѣтъ. Я употребилъ все искусство и знаніе, но наше искусство значитъ такъ мало, если не приходитъ на помощь сама природа. И я очень волновался, у меня и сейчасъ такъ бьется пульсъ. Уже столькимъ дѣтямъ я помогъ явиться на свѣтъ, но и до сихъ поръ я не могу отдѣлаться отъ волненія. Но вы не слушайте меня, сударь!
Я слушаю, но ничего не слышу. До сихъ поръ у меня стоитъ въ ушахъ ея крикъ, и я плохо понимаю. Бѣдная, какъ она страдала! Безумный, глупый, я такъ хотѣлъ имѣть дѣтей, но теперь я отказываюсь отъ этого преступнаго желанія.
