Но Хрюкъ и Мохоѣдт,
смиривъ народа крики, Сказали: „Слово дать, о Благородъ великій,
Вы осужденному должны въ предсмертный часъ. Объ этой милости
мы умоляемъ васъ.“ Левъ далъ согласіе.
Лисъ передъ нимъ склонился И такъ заговорилъ:
„Я здѣсь въ лѣсу родился. Въ норѣ родительской и росъ я, и рѣзвился. Любимой матери
сосалъ я молоко,
И жить въ невинности мнѣ было — такъ легко.
Къ несчастью, къ намъ въ нору ходить сталъ - Изенгринъ.
Онъ былъ уже тогда преважный господинъ, — По службѣ и въ дѣлахъ ему всегда везло.
Яотъ него узналъ, что есть на свѣтѣ зло.
Со смѣхомъ, съ шутками онъ мнѣ открылъ впервые,
Что ѣсть всегда вкуснѣй тѣла еще живыя,
Что хитрымъ надо быть, коль нѣту много силъ,
И я коварное убійство полюбилъ.
Сначала маленькихъ сталъ убивать звѣрковъ:
Кротовъ, кузнечиковъ, птицъ, бѣлокъ и сверчковъ.
Когда же сдѣлался и больше, и сильнѣе,
Я началъ убивать добычу покрупнѣе:
Овечекъ, толстыхъ куръ и гордыхъ пѣтуховъ.
Но Хрюк и Мохоедт,
смирив народа крики, Сказали: „Слово дать, о Благород великий,
Вы осужденному должны в предсмертный час. Об этой милости
мы умоляем вас.“ Лев дал согласие.
Лис перед ним склонился И так заговорил:
„Я здесь в лесу родился. В норе родительской и рос я, и резвился. Любимой матери
сосал я молоко,
И жить в невинности мне было — так легко.
К несчастью, к нам в нору ходить стал - Изенгрин.
Он был уже тогда преважный господин, — По службе и в делах ему всегда везло.
Яот него узнал, что есть на свете зло.
Со смехом, с шутками он мне открыл впервые,
Что есть всегда вкусней тела еще живые,
Что хитрым надо быть, коль нету много сил,
И я коварное убийство полюбил.
Сначала маленьких стал убивать зверков:
Кротов, кузнечиков, птиц, белок и сверчков.
Когда же сделался и больше, и сильнее,
Я начал убивать добычу покрупнее:
Овечек, толстых кур и гордых петухов.
