Въ разнополость нарядился,
Въ человѣчій ликъ вмѣстился,
Какъ мужикъ идетъ, поетъ.
25 Лишь спроси его дорогу.
Ужь помолишься ты Богу.
Ужь походишь по лѣсамъ.
Тотъ же путь сто разъ измѣришь,
Твердо въ Лѣшаго повѣришь,
30 Будешь вѣрить старикамъ.
Гулко въ зеленомъ лѣсу откликается,
Въ чащахъ темнѣетъ, покуда смеркается,
Смотритъ въ сплетенныхъ кустахъ.
Прячется, кажется, смутнымъ видѣніемъ
35 Гдѣ-то тамъ, съ шопотомъ, съ хохотомъ, съ пѣніемъ,
Съ шорохомъ быстрымъ возникнетъ въ листахъ.
Лапчатой елью отъ взора укроется,
Встанетъ, и въ ростѣ внезапно удвоится,
Вспрыгнетъ, и съ трескомъ обломится сукъ.
40 Выросъ, съ вершиной, шурша, обнимается,
Сразу на многихъ деревьяхъ качается,
Тянется тысячью рукъ.
Вотъ отовсюду качанья и ропоты,
Тѣни, миганія, шорохи, шопоты,
45 Кто-то, кто долго былъ мертвымъ, воскресъ.
Что-то, что было въ беззвучномъ, въ неясности,
Стало грозящимъ въ своей многогласности, —
Лѣсъ!
В разнополость нарядился,
В человечий лик вместился,
Как мужик идёт, поёт.
25 Лишь спроси его дорогу.
Уж помолишься ты Богу.
Уж походишь по лесам.
Тот же путь сто раз измеришь,
Твёрдо в Лешего поверишь,
30 Будешь верить старикам.
Гулко в зелёном лесу откликается,
В чащах темнеет, покуда смеркается,
Смотрит в сплетённых кустах.
Прячется, кажется, смутным видением
35 Где-то там, с шёпотом, с хохотом, с пением,
С шорохом быстрым возникнет в листах.
Лапчатой елью от взора укроется,
Встанет, и в росте внезапно удвоится,
Вспрыгнет, и с треском обломится сук.
40 Вырос, с вершиной, шурша, обнимается,
Сразу на многих деревьях качается,
Тянется тысячью рук.
Вот отовсюду качанья и ропоты,
Тени, мигания, шорохи, шёпоты,
45 Кто-то, кто долго был мёртвым, воскрес.
Что-то, что было в беззвучном, в неясности,
Стало грозящим в своей многогласности, —
Лес!
