Kratylos. aGottingen. 1866. Что касается до Евтидема, то отношеніе его къ идеалогіи Платона не можетъ подлежать никакому сомнѣнію для того, кто умѣетъ глубже проникать во внутренній строй критическаго мышленія философа и доходить до тѣхъ глубокихъ основъ философскаго его міровоззрѣнія, твердость которыхъ только и давала Платону возможность съ такимъ обладаніемъ, съ такою энергіей очертить художнечески всю пустоту противнаго ему реальнаго направленія въ образованіи человѣческаго духа. Большую услугу изъясненію этого оказалъ Бонидъ своимъ анализомъ діалога. Онъ же, и единственно почти только онъ, основательно и твердо отстоялъ подлинность какъ Евтидема, такъ и другихъ діалоговъ Платона противъ брезгливой придирчивости Шаршмидта. Здѣсь, въ этомъ очеркѣ софистическихъ взглядовъ на науку и жизнь въ этомъ комическомъ смѣхѣ, который возбуждаютъ часто воззрѣнія софиста въ слушателяхъ и въ читателяхъ, Платонъ какъ бы испытываетъ публично прочность основъ своего собственнаго идеальнаго міровоззрѣнія. Во всякомъ же случаѣ нельзя вмѣстѣ со Штальбаумомъ утверждать, чтобы діалогъ не представлялъ собою никакой иллюстраціи doctrinae platonicae (Proleg. ad Euth. p. 66), или низводить его на степень какого-то случайнаго, побочнаго для дѣла Платона произведенія, какого-то празднаго, шутливаго кунстштюка, а еще менѣе — вовсе отрицать его какъ подложный въ ряду произведеній Платона.
Но если внутренняя связь въ мышленіи Платона содержанія нашего діалога съ его общимъ идеальнымъ міровоззрѣніемъ не ясна съ перваго раза, то внѣшняя его форма для всякаго знакомаго съ сочиненіями философа не оставляетъ конечно ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что оно принадлежитъ перу Платона. Напрасно Шаршмидтъ остритъ (Sammlung d. Piat. Schriften. стр. 341) утверждая, что фигура Евтидема, какъ онъ изображенъ въ діалогѣ, представляетъ собою комбинацію, созданную какимъ-либо подражателемъ Платона, изъ Евтидема упоми
Kratylos. aGottingen. 1866. Что касается до Евтидема, то отношение его к идеалогии Платона не может подлежать никакому сомнению для того, кто умеет глубже проникать во внутренний строй критического мышления философа и доходить до тех глубоких основ философского его мировоззрения, твердость которых только и давала Платону возможность с таким обладанием, с такою энергией очертить художнечески всю пустоту противного ему реального направления в образовании человеческого духа. Большую услугу изъяснению этого оказал Бонид своим анализом диалога. Он же, и единственно почти только он, основательно и твердо отстоял подлинность как Евтидема, так и других диалогов Платона против брезгливой придирчивости Шаршмидта. Здесь, в этом очерке софистических взглядов на науку и жизнь в этом комическом смехе, который возбуждают часто воззрения софиста в слушателях и в читателях, Платон как бы испытывает публично прочность основ своего собственного идеального мировоззрения. Во всяком же случае нельзя вместе со Штальбаумом утверждать, чтобы диалог не представлял собою никакой иллюстрации doctrinae platonicae (Proleg. ad Euth. p. 66), или низводить его на степень какого-то случайного, побочного для дела Платона произведения, какого-то праздного, шутливого кунстштюка, а еще менее — вовсе отрицать его как подложный в ряду произведений Платона.
Но если внутренняя связь в мышлении Платона содержания нашего диалога с его общим идеальным мировоззрением не ясна с первого раза, то внешняя его форма для всякого знакомого с сочинениями философа не оставляет конечно ни малейшего сомнения в том, что оно принадлежит перу Платона. Напрасно Шаршмидт острит (Sammlung d. Piat. Schriften. стр. 341) утверждая, что фигура Евтидема, как он изображен в диалоге, представляет собою комбинацию, созданную каким-либо подражателем Платона, из Евтидема упоми
