глаза начали слезиться, а хвостъ сдѣлался тонкимъ, какъ спичка. Не чортъ, а чортъ знаетъ что такое... Въ концѣ концовъ чортъ хотѣлъ даже покончить съ собой и бросился въ воду. Когда его вытаскивали изь воды, береста съ душевнымъ зеркаломъ уплыла, и онъ опять сдѣлался настоящимъ, добросовѣстнымъ чортомъ.
Поправившись, чортъ занялся своими прежними дѣлами и только не подходилъ к бабѣ Матренѣ. Вѣдь она могла разсказать и другую притчу... Баба Матрена больше ужъ не торговала. Когда чортъ ходилъ съ душевнымъ зеркаломъ, всѣ ея пятачки превратились в горячіе уголья. Чуть и лавку свою не сожгла. Опять ушла она въ свою деревню и давай работать попрежнему. Копаетъ свои гряды да пѣсенки попѣваеть, благо избавилась отъ чорта.
1896.
Это было давно, очень давно, когда надъ погибавшей Русью грозной тучей висѣла татарщина.
Короткій зимній день кончился. Всѣ уже спали по городамъ и селамъ, спали богатые и бѣдныѳ, счастливые и несчастные, — не спалъ только святой старецъ Варнава, работа котораго начиналась именно вечеромъ. Въ его кельѣ, спрятавшейся въ вѣковомъ лѣсу верстахъ въ семидесяти отъ Москвы, цѣлую ночь горѣла неугасимая лампада. Старъ былъ Варнава, но еще не дряхлъ и выстаивалъ на молитвѣ цѣлыя ночи. А было о чемъ помолиться... Самое лютое стояло время, когда у сильныхъ изсякла сила, у мудрыхъ изсякла мудрость, у храбрыхъ храбрость.
Ночь. Въ лѣсу гудитъ вѣтеръ. Въ крошечное оконце кельи бьетъ сухимъ снѣгомъ, точно кто бросаетъ пескомъ... Молится Варнава и слышитъ, какъ въ лѣсу точно стишало. Да, онъ слышитъ это и слышитъ чьи-то легкіе шаги, слышитъ осторожный стукъ въ дверь и ласковый женскій шопотъ:
— Старецъ, пусти обогрѣться...
— Знаю, знаю, — отвѣчалъ Варнава. — Ты уже много разъ приходила ко мнѣ...
— Ты — злой... я замерзаю.
За дверью слышатся подавленныя женскія рыданія... Но Варнава неумолимъ и громко читаетъ молитвы. Онъ знаеть, что это только начало искушенія.
Опять завыла буря, шатается вѣковой лѣсъ. Вершины деревьевъ гудятъ тысячью голосовъ, но среди этого шума ухо Варнавы ловитъ одинъ звукъ, — сначала это была одна нота, которую даетъ оборванная струна, потомъ она повториласъ, слилась и перешла въ дѣтскій плачъ. Наклонился Варнава надъ святой книгой, вычитываетъ святыя слова все громче и громче, а дѣтскій плачь уже у него въ ухѣ... Вотъ-вотъ тутъ, совсѣмъ близко, стоитъ только оглянуться. И страшно Варнавѣ и жутко, и передъ глазами слова начинаютъ прыгать, а сердце все больше и больше охватываетъ предательская жалость.
— Старецъ, пусти обогрѣться... — молитъ за дверью дѣтскій голосъ.
— Знаю, знаю, — отвѣчаетъ Варнава. — Ты много разъ приходилъ ко мнѣ...
