— Пустой человѣкъ!..—коротко замѣтилъ Ѳомичъ, прислушиваясь къ доносившемуся пѣнію неугомоннаго Павлина.
— А что?..
— Да такъ… Несообразно себя ведетъ: идетъ по лѣсу и хайлаетъ. Развѣ это порядокъ?.. Вонъ Параша, и та понимаетъ… Эй, Параша, будетъ тебѣ, передохни. Обѣдать пора!..
— Ну-у…—недовольно отвѣтила Параша и принялась косить еще съ бо̀льшимъ азартомъ, такъ что коса-литовка у нея въ рукахъ только свистала.
— Какъ она къ вамъ сюда попала?—спрашивалъ я.
— Она-то? А сама пришла. Потому чувствуетъ себѣ пользу,—ну и пришла…
— Отъ работы пользу?..
Ѳомичъ посмотрѣлъ на меня и ухмыльнулся самодовольно.
— Не отъ работы, а отъ лѣсу польза,—проговорилъ онъ послѣ короткой паузы.—Вы съ Павлиномъ-то ходите по лѣсу, какъ слѣпые, а въ немъ премудрость скрыта: и травка, и цвѣтикъ, и деревцо, и послѣдняя былинка—вездѣ премудрость.
— Какая же это премудрость?
— А вотъ такая… Умные да ученые ходятъ, запинаются и не видятъ, а вотъ Параша чувствуетъ.
Ѳомичъ послѣднія слова проговорилъ обиженнымъ и недовольнымъ тономъ, точно я оспаривалъ его мысль. Подвернувшаяся на глаза Лыска получила ударъ ногой и съ визгомъ скрылась въ травѣ.
— Зачѣмъ собаку бьешь?—крикнула Параша, переходя на другую полосу.—Очумѣлъ, старый чортъ!..
Эта выходка разсмѣшила Ѳомича, и онъ только тряхнулъ головой.
— Ступайте вонъ по ельнику прямо,—заговорилъ Ѳомичъ:—тамъ пониже выпадетъ ключикъ, и какъ спустишься по ключику—попадетъ рѣчка, а на ней старый пріискъ…
— Ягодный?..
— Онъ самый… Тамъ есть косачи.
— Хорошо; я схожу…
— Да хорошенько замѣтьте пріискъ-то: любопытное мѣстечко. Можетъ, и я заверну…
Выкуривъ папиросу, я отправился по указанному направленію. Въ воздухѣ уже начиналъ чувствоваться начинавшійся лѣтній зной, а въ глухомъ ельникѣ было такъ прохладно. Нога совсѣмъ тонула въ мягкомъ желтоватомъ мхѣ. Кой-гдѣ топорщился папоротникъ или попадался цѣлый коверъ изъ брусники, иногда кустикъ жимолости—и только.
Отыскался и ключикъ и рѣчка Смородинка, на которой стоялъ заброшенный пріискъ Ягодный—такихъ Смородинокъ на Уралѣ не одинъ десятокъ, какъ пріисковъ Ягодныхъ и Бѣлыхъ горъ. Картина заброшеннаго пріиска всегда на меня производить тяжелое впечатлѣніе: давно ли здѣсь ключомъ била жизнь, а теперь все пусто и мертво кругомъ, какъ въ разоренномъ непріятелемъ городѣ. Забравшись на верхъ самой высокой свалки, я долго разсматривалъ развернувшуюся предо мной картину и по глубокимъ ямамъ выработокъ, по отваламъ старыхъ перемывокъ и обвалившимся канавкамъ старался возстановить картину недавняго прошлаго. Вонъ по одну сторону темнѣетъ черной впадиной Лаврушкинъ ложокъ, ближе—хрящеватый мысокъ съ остатками развалившейся пріисковой казармы, въ глубинѣ повитая сѣроватой дымкой угловатая вершина Размета. По теченію Смородинки дремучій ельникъ былъ
