до нитки, а такая холодная ванна сейчасъ послѣ сна, когда тѣло еще полно сонной теплоты, особенно непріятна.
— О-го-го!—гоготалъ Павлинъ, направляясь по „сакмѣ“ къ ключику.
— Ѳомичъ на покосѣ,—говорилъ Павлинъ, когда мы кончили чай.—Тутъ у него сейчасъ подъ Разметомъ есть двѣ еланки. По веснѣ отличные тока бываютъ.
Когда трава пообсохла, мы двинулись въ путь. Отъ избушки вела свѣжая сакма прямо на увалъ Размета. Когда мы вышли изъ лѣса, открылась одна изъ тѣхъ чудныхъ горныхъ панорамъ, какія встрѣчаются только на Уралѣ. Каменистый гребень вершины Размета, казалось, стоялъ отъ насъ въ двадцати шагахъ, хотя до него было съ полверсты—такъ обманчива горная перспектива. Сейчасъ подъ ногами шелъ крутой спускъ, усыпанный большими камнями и кой-гдѣ тронутый горной растительностью—елями, пихтами, низкорослыми березками. У подошвы ковромъ зеленѣлъ покосъ Ѳомича, и можно было разсмотрѣть двѣ фигуры, медленно двигавшіяся по линіи свѣжей кошенины. Онѣ медленно раскачивались, очерчивая блестѣвшими на солнцѣ косами широкіе круги.
— Параша-то какъ работаетъ… а! Вотъ такъ штука!..—удивлялся Павлинъ, разсматривая въ кулакъ косарей.—Ай да Ѳомичъ, какую работницу приспособилъ себѣ. Ахъ, вы, оборотники проклятые, что̀ придумали!..
Вся горная даль была еще подернута золотистымъ туманомъ, а по лугамъ лежала синеватая мгла—остатокъ таявшаго на солнцѣ тумана. Изъ-за Размета выглядывало угломъ широкое горное озеро, усѣянное зелеными островами. Дальше тѣснились синія горы, гдѣ-то далеко-далеко на берегу рѣчки желтымъ пятномъ выдѣлялся небольшой пріискъ. Въ двухъ мѣстахъ бѣловатыми струйками къ самому небу поднимался дымъ отъ стоянокъ косарей или на старательскихъ развѣдкахъ. Журавлевскій заводъ казался отсюда едва замѣтнымъ пятномъ на берегу пруда. Но всего лучше былъ лѣсъ, выстилавшій горы до самаго верха и залегавшій по логамъ дремучими ельниками.
— Эхъ, хорошо!..—скажешь невольно, глядя на этотъ необъятный просторъ, едва тронутый двумя-тремя точками человѣческаго жилья.
Утромъ горы необыкновенно хороши, и невольно переживаешь такое бодрое и хорошее чувство, забывая объ усталости и всѣхъ невзгодахъ охотничьяго бродяжничества. Голубое небо точно выше, и дышится такъ легко. На горизонтѣ уже круглятся бѣлыя грозовыя тучки, гдѣ-то зашептала въ травѣ первая струйка поднявшагося вѣтра, въ кустахъ весело чиликнула невидимая птичка. Стоишь, смотришь и, кажется, не ушелъ бы отсюда.
Покосъ Ѳомича шелъ неправильной полосой по самому краю кончавшагося здѣсь горнаго ската. Дальше начинался дремучій ельникъ.
— Богъ на помочь!..—кричалъ Павлинъ, когда мы подходили къ косарямъ.
Параша-Кудрявая продолжала работать, не обращая на насъ никакого вниманія. Ѳомичъ остановился, чтобы понюхать табаку.
— Куда побрели?—заговорилъ онъ послѣ отчаянной затяжки.
— А я домой…—отозвался Павлинъ, поглядывая на него.—Дѣло есть въ волости. Вотъ только еще заверну въ ельничекъ, за косачами…
Мы посидѣли, поболтали, и Павлинъ отправился во-свояси, а я остался,—мнѣ хотѣлось еще разъ заночевать на Разметѣ.
