совъ, большой охотникъ до всяческаго безобразія, а надъ своими крѣпостными въ особенности.
Чернорѣченскаго завода всѣ боялись какъ огня; Тулумбасовъ не зналъ ни совѣсти ни страха. По фабрикамъ онъ ходилъ съ заряженными пистолетами и продѣлывалъ надъ рабочими невозможныя звѣрства. За малѣйшую провинность отсылали на конюшню, откуда часто приносили наказанныхъ на рогожкѣ прямо въ больницу. Громадный тулумбасовскій дворецъ являлся для всѣхъ настоящимъ адомъ: тутъ шелъ вѣчный пиръ горой, тутъ же молились по потайнымъ моленнымъ раскольничьи старцы, тутъ же наказывали плетьми и кошками, и тутъ же продѣлывались невозможныя безобразія надъ крѣпостными красавицами, которыми Тулумбасовъ угощалъ своихъ гостей. Благодаря угодливости журавлевскаго приказчика, Даша и попала изъ своей сиротской лачуги прямо въ тулумбасовскій дворецъ. Необыкновенная красота ея обратила на себя вниманіе „самого“, но Даша отвѣтила на его ласки отчаяннымъ сопротивленіемъ—и была сведена на конюшню, откуда уже явилась тѣмъ, чѣмъ осталась на всю жизнь, т.-е. заводской дурочкой.
На Журавлевскій заводъ Даша вернулась „божьимъ человѣкомъ“, и зиму и лѣто ходила съ непокрытой головой, изукрасивъ себя ленточками и цвѣтными лоскутками. Мысль о любимомъ человѣкѣ превратилась въ бредъ и галлюцинаціи. Она никого не обижала и часто пѣла тѣ пѣсни, которыя вынесла изъ тулумбасовскаго дворца, гдѣ гремѣлъ крѣпостной хоръ. Особенно часто она пѣла свою любимую, отъ которой получила и прозвище „Параша“:
Пой, скачи, кружись, Параша!
Руки въ боки подпирай…
Но иногда на все нападалъ нехорошій стихъ, и Параша затягивала неприличную пѣсню: „Косарики-косари“. Ребятишки ее дразнили женихами. Разсердившись, она, какъ всѣ сумасшедшіе, не знала никакого удержу: ругалась, дралась, кусалась и выкидывала самыя неприличныя штуки. Жила она какъ настоящая птица божія: гдѣ день, гдѣ ночь. Благочестивые люди считали за особенное счастье держать у себя Парашу, но она рѣдко могла гдѣ-нибудь ужиться дольше недѣли.
— Нѣтъ, пойду къ жениху!..—повторяла она каждый разъ, отправляясь неизвѣстно куда.
Какъ и зачѣмъ попала Параша-Кудрявая на Разметъ и что она могла тамъ дѣлать—для меня оставалось загадкой, тѣмъ болѣе, что Ѳомичъ былъ самымъ ярымъ женоненавистникомъ.
Утромъ мы проснулись уже поздно, и около избушки не было ни Ѳомича ни Параши-Кудрявой. Павлинъ долго и аппетитно потягивался, зѣвалъ и продолжалъ лежать съ закрытыми глазами, выжидая, не встану ли я первымъ—обыкновенная политика охотниковъ. Нужно было развести огонь, сходить на ключикъ за водой и приготовить чай—операція вообще сложная, и напиться готоваго чаю всегда пріятнѣе. Я тоже не желалъ поддаваться коварству пріятеля и тоже нѣкоторое время притворялся спящимъ, пока обоимъ эта комедія не надоѣла и мы поднялись разомъ.
— Вотъ что: одинъ пойдетъ за дровами, а другой за водой,—уговаривалъ Павлинъ, чтобы не передѣлать на свой пай.—Этакій чортъ этотъ Ѳомичъ, нѣтъ, чтобы приготовить намъ все… А Параша куда дѣвалась?.. Настоящіе оборотни, чортъ ихъ возьми!
Было часовъ восемь, но солнце еще не успѣло подобрать росы, и трава стояла вся мокрая. Стоило сдѣлать лишь нѣсколько шаговъ, чтобы промокнуть
