вшагося серебристаго свѣта. На полугорѣ мы остановились отдохнуть. Должна была показаться повертка къ избушкѣ Ѳомича, но ея не было. Изъ-за лѣса трудно было разсмотрѣть другія горы, чтобы оріентироваться, ночью горная панорама имѣетъ совсѣмъ другой видъ, чѣмъ днемъ. По упорному молчанію Павлина я видѣлъ, что онъ окончательно убѣжденъ въ нашемъ „плутаніи“ и что это совсѣмъ не Разметъ.
— Дѣйствительно, кажется, мы того… взяли немножко въ сторону,—заговорилъ я, сознавая свою невольную вину.—Облѣвили, должно-быть.
Огорченный Павлинъ не удостоилъ меня отвѣтомъ и только сердито пыхнулъ своей папиросой: дескать, я говорилъ и т. д. Но въ это время гдѣ-то, точно подъ землей, послышался собачій лай—и сразу все измѣнилось: да, это былъ Разметъ, сейчасъ повертка къ Ѳомичу, а лаетъ его Лыска…
— Слышишь?—торжествующе спрашивалъ я Павлина.
— Чего слышать-то?.. Лыска лаетъ… Вотъ она, береза-развилатка стоить у повертки. Слѣпой дойдетъ…
— Однако признайся…
— Нечего мнѣ признаваться… Можетъ, я сто разъ здѣсь бывалъ, а только въ сумерки всегда глаза отводитъ въ лѣсу—ужъ это вѣрно. Однова я такъ-то цѣлую ночь проходилъ по покосамъ: прямо въ трехъ соснахъ заблудился.
Мы весело повернули съ тропинки и побрели прямо „сакмой“, т.-е. легкимъ слѣдомъ, который остается въ травѣ.
Скоро „сакма“ повела насъ по лиственному лѣсу—значитъ, сейчасъ будетъ избушка. Напахнуло дымкомъ, лай Лыски повторился, но съ тѣми нерѣшительными нотами, которыя свидѣтельствовали о ея сомнѣніяхъ: по увѣреннымъ шагамъ собака начинала догадываться, что идутъ свои знакомые люди. Только охотники могутъ различить эти разнообразнѣйшіе оттѣнки собачьяго лая, который именно въ лѣсу имѣетъ свою оригинальную прелесть.
Избушка Ѳомича была поставлена на открытой полянѣ. Теперь избушку Ѳомича выдавала тянувшаяся струйка дыма и колебавшаяся полоса красноватаго свѣта, падавшая на ближайшія деревья отъ костра. Мы уже выходили на самую поляну, гдѣ трава стояла до самыхъ плечъ, какъ Павлинъ вдругъ остановился, точно его чѣмъ ударили—онъ шелъ впереди и ему было видно, что̀ дѣлается передъ избушкою.
— Что̀ случилось?—окликнулъ я.
— Должно-быть, опять поблазнило…—бормоталъ Павлинъ и даже протеръ глаза.—Вотъ такъ штука!.. Ужъ итти ли намъ?.. Эхма!..
Изумленіе Павлина объяснялось очень просто: у избушки стоялъ самъ Ѳомичъ и зорко смотрѣлъ въ нашу сторону, а около огня на корточкахъ виднѣлась какая-то женская фигура—эта послѣдняя и смутила Павлина. Ѳомичъ въ глухомъ лѣсу и съ глазу на глазъ съ какой-то бабой… Лыска съ оглушительнымъ лаемъ летѣла уже къ намъ, нужно было обороняться прикладами, потому что въ азартѣ она могла не узнать и вцѣпиться.
— Миръ на стану!—кричалъ Павлинъ, подходя къ избушкѣ.
— Вишь, полуночники…—проворчалъ Ѳомичъ, здороваясь.—А я думалъ, ужъ не бродяги ли какіе.
Женщина продолжала сидѣть около огня попрежнему неподвижно, и мнѣ бросилась въ глаза только ея покрытая голова съ бѣлокурыми кудрявыми волосами. Она сосредоточенно помѣшивала деревянной ложкой какое-то варево въ болтавшемся надъ огнемъ желѣзномъ котелкѣ и не желала обращать на насъ никакого вниманія.
