— 68 —
— Нѣтъ, ничего, живъ,— говорилъ онъ.— Видно, съ одной стороны подмокъ, отче... Ну, мы это дѣло живо нонравимъ.
Александръ Иванычъ былъ грозой всего уѣзда, и никто бы этого не подумалъ, когда онъ былъ просто Александромъ Иванычемъ, а не при исполненіи службы. Хлѣбосолъ, балагуръ, не дуракъ выпить, дамскій угодникъ — вообще душа нараспашку. И лицо такое простое, настоящее русское лицо, съ мягкимъ носомъ, сѣрыми глазами и русой бородкой съ легкой просѣдыо. А между тѣмъ одно имя Александра Иваныча наводило на грѣшныя уѣздныя души панику, и его неожиданные наѣзды напоминали доброе старое время татарщины, когда все и вся трепетало, пряталось и чувствовало себя безъ вины виноватымъ. Бъ Деменево грозный становой заглядывалъ рѣдко и по своей прнвычкѣ всегда неожиданно, какъ сиѣгъ на голову. Всѣ знали только одно, именно, что даромъ Александръ Иванычъ не поѣдетъ, и что гдѣ-нибудь уже, навѣрно, притаилась трепещущая грѣшная душа, на которую Александръ Иванычъ и налетитъ орломъ. У него и были именно такіе орлиные „ёмы“ и „хваты“, какъ выражались московскіе лѣтонисцы. Сейчасъ такой грѣшной душой чувствовалъ себя о. Спнридонъ, у котораго даже тряслись руки отъ страха.
— Милости просимъ,—довольно сухо приглашалъ онъ дорогихъ гостей.
— Эге, да у тебя лихорадка! — громогласно заявлялъ становой. — Вонъ и руки трясутся, точно курицъ воровалъ. Надо, надо поправку сдѣлать. Вся машинка, значитъ, испортилась.
Зачѣмъ было еще смѣяться? О. Спнридонъ даже опустилъ глаза. Онъ чувствовалъ, съ какимъ жаднымъ любопытствомъ смотрѣлъ на него о. Евфимій, дѣлая видъ, что смотритъ проникновенно и прозорливо, какъ владыка. О, этотъ о. Евфіимій, онъ былъ въ сущности льстецъ и большой интриганъ, несмотря на то, что имѣлъ привычку говорить тихимъ елейнымъ голосомъ, а по праздникамъ носилъ рясы съ шелковой подкладкой въ рукавахъ. О. Евфимій, молодой священникъ съ блѣднымъ лицомъ и близорукими глазами, конечно, не подозрѣвалъ тѣхъ мыслей, съ какими ихъ встрѣтилъ старикъ. Онъ постояино былъ занять собой и боялся, какъ огня, чтобы про него не сказали, что онъ деревенскiй попъ. О. Евфимій носилъ крахмальные воротники и манжеты, незамѣтно подвивалъ волосы и даже душился рeau d'Espagne. Всѣ мысли отца Евфимія были въ городѣ, куда онъ со временемъ мечталъ перебраться. Деревня была только временнымъ этапомъ, своего рода нскушающимъ подвигомъ.
Аннушка умѣла дѣлать все необыкновенно быстро. Пока гости пили чай въ угловоИ комнатѣ, она успѣла уже приготовить сложную деревенскую закуску. Тутъ были и боровики въ сметанѣ, и прошлогодніе рыжики въ уксусѣ, и маринованные пескари, и соленый моксунъ, и рѣдька въ сметанѣ, и жареная утка съ груздями, и даже прошлогодняя моченая съ яблоками клюква — самая любимая закуска Александра Иваныча. Аннушка была великая мастерица по этой части.
— Воть это дѣло, —басилъ Александръ Иванычъ, заглядывая въ гостиную. — Соловья баснями не кормятъ...
Зъ чаемъ разговоръ какъ-то не вязался. О. Спнридонъ только подъ конецъ замѣтилъ, что у Александра Иваныча глаза какіе-то мутные — значитъ, онъ жестоко кутилъ уже не первый день. Это его немного успокоило. Александръ Иванычъ время отъ времени запивалъ и уѣзжалъ на время запоя въ уѣздъ, куда-нибудь подальше, чтобы не попасться на глаза высшему начальству. Въ эти моменты онъ дѣлался добродушиымъ и болтливымъ. Онъ нѣсколыю разъ подходнлъ къ окну, смотрѣлъ на синѣвшій боръ и говорилъ:
