— 61 —
— Никто не увидитъ. Мужикамъ внору до дождя съ сѣномъ убраться... Держи полѣвѣе — тутъ загрязнешь.
II.
Иванъ Потеряй-Концы остановился у разросшихся кустовъ черемухи, раздвинулъ ихъ и поползъ на четверенькахъ; о. Спиридонъ усомнился еще разъ, но послѣ нѣкотораго раздумья послѣдовалъ его примѣру.
— Вотъ...— прошепталъ бродяга, указывая на балаганъ, очень искусно устроенный изъ хвои, еловой коры и травы.
Въ балаганѣ на постели изъ иванъ-чая спала сладкпмъ сномъ дѣвочка лѣтъ пяти.
— Узналъ? — шопотомъ спросилъ бродяга.
— Еще бы не узнать: твоя Дунька.
— Вотъ-вотъ... Ишь, какъ рязоспалась къ грозѣ-то. Шустрая дѣвчонка... Вѣдь сразу узнала, какъ я-то пришелъ. „Тятька“, говоритъ. Вотъ она какая, Дунька-то.
Вродяга говорилъ такъ любовно и все улыбался. О. Спиридонъ только теперь разсмотрѣлъ его хорошенько. Мужикъ, какъ мужикъ, русоволосый, сѣроглазый, съ окладистой бородой, и только въ глазахъ что-то такое болное и тревожное, какъ у травленаго звѣря, да улыбается какъ-то нехорошо. И одѣтъ по-мужицки: синяя, изъ домашней пестряди, рубаха, такіе же штаны, на головѣ войлочная шляпа—мужикъ, какъ всѣ другіе. И вдругъ это осужденный на безсрочную каторгу, да еще бѣжавшій съ каторги. Голова о. Спиридона отъ этихъ мыслей начинала опять качаться, какъ спѣлый колосъ, на который дунуло вѣтромъ.
— Что-то ты... того... Никита... т.-е. дѣлать-то будешь? — спросилъ онъ.
— А не знаю... День прошелъ, и слава Богу. Тамъ видно будетъ...
— Да что видно-то?
— А не знаю... Значитъ, такъ, пока вообще...
Лицо бродяги точно нотемнѣло, и онъ заговорилъ быстро, роняя слова, точно кого догонялъ:
— Вотъ ты давѣ какъ меня испугался? Хуже, ежели бы на тебя изъ лѣсу волкъ вышелъ... Для тебя-то я каторжный... А вѣдь и во мнѣ душа. Вотъ какъ я натосковался... На каторгѣ-то все думалъ о своихъ мѣстахъ... Какъ закрою глаза, такъ все и вижу... Вотъ Дуньку тоже жалѣлъ... Вѣдь совсѣмъ она махонькая, несмышленочекъ. Какъ вспомню ее, такъ меня точно огнемъ опалитъ... Ну, и убѣгъ. Въ снѣгу чуть не замерзъ, травой да кореньемъ питался... затощалъ... Сколько разъ думалъ, что помру... Лежу это въ лѣсу гдѣнибудь и думаю, что смерть моя пришла. Кругомъ-то глушь, тайга, человѣческаго голосу по мѣсяцу не слышишь. И померъ бы, какъ лѣсной звѣрь, ежели бы домой не тянуло... Думаю, ужъ лучше дома помереть... хоть косточки въ родной землѣ похоронятъ...
— Раньше смерти никто не умираетъ. Все въ волѣ Божіей...
— Надумаешься всячины, о. Спиридонъ. Вотъ Богъ-то и вынесъ. Съ женой свидѣлся, вотъ Дуньку въ гости къ ссбѣ привелъ... Радость у меня, у каторжнаго, а ты меня боишься.
Въ разговорѣ они не замѣтили, какъ накатилась тучка и неожиданно грянулъ громъ. О. Спиридонъ испуганно выскочилъ, точно онъ сдѣлалъ что-то очень дурное.
