— 56 —
былъ взятъ, ну, три года отслужилъ, а потомъ несчастіе случилось. Фельдфебеля ударилъ... Такъ, изъ ума вышибло. Звѣрскій былъ человѣкъ, ну, я не стерпѣлъ. Изъ-за него и на каторгу ушелъ...
— Хочется дома побывать?
— Смерть хочется. Кажется, только бы глазомъ взглянуть и сейчасъ помереть.
— Зачѣмъ же помирать—жить нужно.
— Кому ужъ что на роду написано, — съ прежней покорностью проговорилъ бродяга.—У всякаго человѣка, барышня, своя судьба... И мое дѣло — разѣ думано было волкомъ бродить по лѣсу, а вотъ Господь привелъ. Много насъ такихъ-то, такъ оно на людяхъ и не такъ ужъ обидно. Только вотъ про свое мѣсто когда вспомнишь, такъ очень ужъ жутко дѣлается.
Въ концѣ обѣда поспѣлъ самоваръ, и Елена Петровна опять принялась угощать бродяжку,—сама наливала чай, сама его подавала.
— Можетъ-быть, ты со сливками хочешь? — спрашивала она, не зная, чѣмъ еще угостить несчастнаго человѣка.
— Нѣтъ, спасибо... Сейчасъ Петровки: не потребляю.
Со сливками пили только Гавриловъ и я, такъ что отвѣтъ бродяги послужилъ намъ косвеннымъ обвиненіемъ. По этому случаю Гавриловъ даже подмигнулъ мнѣ: дескать, каковъ варнакъ,—ловко онъ насъ съ вами подводитъ. Елена Петровна также весело взглянула въ нашу сторону,—она блюла посты по-старинѣ.
Пока мы пили чай, кучера привели изъ лѣсу лошадей, и началась процедура ихъ закладки. Городскія лошади изнѣженныя и не выносятъ лѣсного овода. Онѣ бились въ оглобляхъ, вздрагивали и вообще выражали самое горячее нетерпѣніе убраться поскорѣе къ себѣ, въ родную конюшню. Кучера также горячились, проявляя особенную энергію. Бродягой они мало интересовались, потому что лѣтомъ въ этой сторонѣ ихъ видимо-невидимо. Какъ это всегда бываетъ, лошадей заложили раньше времени, потому что оставалось еще убрать посуду, сложить палатку и т. д., а оводъ донималъ городскихъ скотовъ съ особенной настойчивостью. Изъ-за этого произошла даже маленькая размолвка между Еленой Петровной и Гавриловымъ.
— Эхъ, вы, бабы, — ругалъ Гавриловъ кучеровъ.—Кто же закладываете лошадей раньше времени? Право, бабы...
— А что же вы молчали раньше-то? — спорила съ нимъ Елена Петровна. — Вѣдь вы не баба, ну, и сказали бы...
-— Я чай пилъ, Елена Иетровна...
— Ну, такъ, значитъ, нужно молчать...
Находчивѣе всѣхъ оказался бродяга, который сейчасъ лее смастерилъ костеръ, закидалъ его свѣжей травой и такимъ образомъ устроилъ настоящее лѣсное курево. Лошади, поставленныя въ дымъ, сразу успокоились. Бродяга присѣлъ на корточки около огня и наблюдалъ своими грустными глазами за нашими сборами.
— Господа, ну, теперь, кажется, готово все?—спрашивалъ Гавриловъ, точно онъ былъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ.—Николай Ивановичъ... Эхъ, молодой человѣкъ!...
Николай Ивановичъ нѣсколько увлекся какой-то серьезной бесѣдой съ Фисочкой и, повидимому, забылъ о всѣхъ и всемъ. Онъ неловко покраснѣлъ и что-то такое пробормоталъ.
— Куда же ты теперь пойдешь?—спрашивалъ я бродягу на прощаньи, когда всѣ уже разсаживались по экипажамъ.
