— 42 —
минаясь. — Всего-то черезъ Смородинку перебраться, ежели пуститъ. А дѣдушка больно тоскуетъ... Видно, смертный часъ пришелъ.
Вспомнивъ про умиравшаго Гришу, матушка заявила съ самымъ рѣшительнымъ видомъ: — Отцу Алѳксѣю нельзя ѣхать... У насъ свой ребенокъ боленъ. Съ часу на часъ ждемъ, что умретъ...
Медвѣдевскан баба смотрѣла на матушку непонимающими глазами.
— Гриша оченъ, очень боленъ, — объясняла матушка со слезами въ голосѣ.—О. Алексѣй уѣдетъ, а съ нимъ вдругъ случится кризисъ, т.-е. переломъ болѣзни... Что я одна буду съ нимъ дѣлать?
Медвѣдевская баба продолжала не понимать.
— Кризисъ — это когда болѣзнь идетъ на переломъ, — продолжала объяснять матушка. — Понимаешь?
— Младенчикъ, значитъ?
— Четвертый годъ всего... Здоровенькій такой росъ, а тутъ вдругъ свернулся...
— Младенчикъ ежели и помретъ, такъ ангельской душенькой будетъ,— убѣжденно отвѣтила медвѣдевская баба. — Это ужъ извѣстное дѣло... Какіе у младенчика грѣхи? А дѣдушкѣ Титу на девятый десятокъ перевалило... Сколько у него грѣховъ-то накопилось?.. Самъ говоритъ, что есть у него одинъ неразвязанный грѣхъ... Такъ прямо и сказалъ. Очень ужъ онъ тоскуетъ... А у младенчика какіе грѣхи? Прямо ангельская душенька. По веснѣ-то сколько ихъ перемретъ, и не сосчитаешь...
— Какой неразвязанный грѣхъ?
— А вотъ такой, который помирать не даетъ... Мается-мается человѣкъ, а помереть не можетъ.
— Другіе не виноваты, что твой дѣдушка нагрѣшилъ. О. Алексѣй, однимъ словомъ, не поѣдетъ... Понимаешь? И распутица, и свой больной, того гляди, помретъ. Какъ я тутъ одна-то останусь, когда онъ можетъ умереть каждую минуту?
Отъ волненія у матушки выступили на лицѣ красныя пятна. Она тяжело дышала и смотрѣла на медвѣдевскую бабу вызывающимъ взглядомъ; а та стояла съ прежнимъ равнодушнымъ лицомъ, перебирая въ умѣ какія-то свои деревенскія бабьи мысли. Именно эта невозмутимость больше всего и раздражала матушку.
— Ну, чего же ты стоишь? — уже сердито спрашивала ее матушка.— Поѣзжай къ себѣ домой... Удивляюсь, какъ только ты пріѣхала по такой распутицѣ, да еще верхомъ.
— Вотъ это и есть самое: баба проѣхала, а какъ жо отецъ духовный не проѣдетъ? Вѣдь онъ мужчина, отецъ-то духовный... Ему куда снособнѣе.
— Пожалуйста, не разговаривай напрасно... Сказано, что не поѣдетъ. Умереть спокойно не дадутъ...
Матушка сѣла на деревянную скамейку и заплакала. Медвѣдевская баба долго на нее смотрѣла, а потомъ, тяжело ступая мужицкими сапогами, подо- шла къ ней, тронула за плечо и участливо проговорила:
— Перестапь, мать... Нашего-то бабьяго горя до смерти не износить. Мы по-деревенски такъ радуемся, когда Господь приберетъ младенчика...
О. Алексѣй слышалъ изъ своей комнаты этотъ оригинальный разговоръ и не рѣшался выйти. Надо было дать рѣшительный отвѣтъ, и онъ страшно волновался. Онъ хорошо зпалъ дѣдушку Тита, не по годамъ крѣпкаго старика, который почти всю жизнь прожилъ безвыѣздно въ своемъ медвѣжьемъ углу.
