— 23 —
вали школьниками. Это былъ типичный мѣщанинъ, по фамиліи Затыкинъ. Чѣыъ онъ существовалъ — трудно сказать, и всего меньше, вѣроятно, могъ бы объяснить онъ самъ. По временамъ онъ нропадалъ, потомъ таинственно возвращался съ подбитымъ глазомъ или подвязанной щекой. Иногда являлась полиція и уводила его, но черезъ нѣкоторое время Затыкинъ неизмѣнно возвращался на свое пепелище и почему-то считалъ необходимымъ, въ видѣ очистительной жертвы, исколотить жену. Онъ чѣмъ-то приторговывалъ, комиссіонерствовалъ, пѣлъ по воскресеньямъ на клиросѣ, принимался за все въ качествѣ спеціалиста и, между прочимъ, принималъ ближе всего къ своему сердцу кровавую работу палача Аооиьки. Для Затыікина этотъ заплечный мастеръ былъ идеаломъ всяческаго геройства и неистощимой темой для разговоровъ. Конечно, Затыкинъ бѣгалъ на каждое наказаніе „грѣшника“ и глазомъ спортсмена слѣдилъ за каждымъ двшкеніемъ своего идола. Онъ по первому взгляду опредѣлялъ приблизительный исходъ экзекуціи, что зависѣло прежде всего отъ настроенія Аѳанасія Иваныча.
— Какъ лѣвую руку заложилъ за спину — шабашъ. Пиши впередъ поминанье... А ежели, напримѣрно, потряхиваетъ Аѳанасій Иванычъ головкой — ну, тогда счастье грѣшнику. Вѣдь онъ что угодно можетъ сдѣлать плетью: положи листъ почтовой бумаги на спину грѣшника, размахнется со всего плеча, ударитъ — и листъ цѣлешенекъ останется, а въ другой разъ пополамъ можетъ расшибить, ежели растравится. Онъ плетью-то какъ на скрипкѣ играетъ. Самъ Аѳанасій-то Иванычъ изъ настоящихъ природныхъ разбойш- ковъ. Любовницу зарѣзалъ...
Случай съ Голоуховымъ, который не издалъ звука подъ плетью Аѳанасія Иваныча, произвелъ въ душѣ Затыкина самое горестное раздвоеніе. Звѣзда Аѳанасія Иваныча какъ будто померкла... Это былъ еще первый случай, что грѣшникъ всенародно осрамилъ чистую работу знаменитаго заплечнаго мастера. И въ самомъ дѣлѣ обидно: Аѳанасій Иванычъ полысаетъ плетью со всего плеча, а грѣшникъ молчитъ. Съ другой стороны, геройство грѣшника сильно подкупало Затыкина и подкупало противъ его воли, такъ что онъ цѣлый день скребъ у себя въ затылкѣ и ругался въ пространство.
— Да, вышла ошибочка...—бормоталъ Затыкинъ.
Затыкинъ принимался для успокоенія за цѣлый рядъ дѣлъ — что-то строгалъ, таскалъ какія-то веревки, приволокъ откуда-то жердь и кончилъ тѣмъ, что совсѣмъ разсердился, плюнулъ на все, вышелъ за ворота, сѣлъ на скамеечку и сталъ выжидать, на комъ бы сорвать сердце.
По нашей улицѣ дѣлалъ ежедневную прогулку сѣдой старичокъ—докторъ изъ ссыльныхъ поляковъ. Онъ ходилъ зиму и лѣто, держа шляпу въ рукѣ, повторялъ каждую фразу и слылъ за человѣка тронутаго. Уличные мальчишки дразнили его однимъ словомъ: „палочки! палочки!..“. Молва говорила, что несчастный помѣшался, присутствуя по обязанности въ качествѣ врача при наказаніи шніцрутенами. Онъ частенько останавливался у нашихъ воротъ и разговаривалъ съ Затыкинымъ. Старикъ впадалъ въ старческую болтливость. Завидѣвъ доктора, Затыкинъ встрепенулся.
— Вашему высокоблагородію сорокъ одно.
— А, здравствуй...—добродушно здоровался докторъ.—Да, здравствуй.
Потомъ онъ досталъ изъ кармана старинную черепаховую табакерку съ портретомъ какой-то дамы и любезно предложилъ Затыкину, который съ ожесточеніемъ курилъ, нюхалъ и даже жевалъ табакъ. Сдѣлавъ самую отчаянную понюшку, точно у него въ носу была спрятана пожарная машина, Затыкинъ сейчасъ же началъ коварный разговоръ.
