— 21 —
а въ другой — стаканъ съ водкой. Въ качествѣ премьера готовящагося представленія онъ рисуется, принимаетъ театральныя позы и съ изысканною небрежностью оглядываетъ толпу налитыми кровью глазами. — Палачъ... палачъ!... - слышится сдержанный шопотъ толпы и сейчасъ же смолкаетъ, когда заплечный мастеръ оглядывается.
2.
Я видѣлъ наказаніе грѣшника уже во второй разъ, видѣлъ того же Аѳоньку и все-таки сильно волновался.
— Безутъ! везутъ!... — пронесся ропотъ по толпѣ.
Да, эта толпа ахнула и замерла, какъ одинъ человѣкъ. Страшнымъ контрастомъ явился звонъ мѣдныхъ пятаковъ, рѣдкимъ дождемъ посыпавшихся на эшафотъ. Это была традиціонная умилостивительная жертва заплечному мастеру...
Издали уже показались высокія сидѣнья позорніыхъ колесницъ, а на нихъ, спиной къ публикѣ, мотались жертвы карающаго правосудія. Эти страшные преступники казались такими маленькими и жалкими, что зависѣло и отъ позорной высоты, на которой они сидѣли, и отъ аресчанчскихъ сѣрыхъ халатовъ, облегавшихъ грѣішиыя тѣла такими тощими складками.
— Вонъ на второй колесницѣ Голоухова везутт,,—объяснялъ купеческому молодцу стоявшій рядомъ мѣщанинъ, отъ котораго пахло сыромятной кожей.— Эначитъ, въ четырехъ душахъ повинился... Съ каторги бѣжалъ два раза. А сколько еще несчитанныхъ у него душъ, въ которыхъ и виниться некому... Его, Голоухова, три года ловили.
Страшныя колесницы уже совсѣмъ близко. На эшафотѣ появляется толстенькій священникъ, который волнуется и растерянно разглаживаетъ окладистую бороду. Аѳонька торопливо собираетъ валяющіеся на эшафотѣ пятаки. Точно изъ земли вырастаетъ полиція и занимаете свои мѣста. Въ толпѣ народа уже пробита цѣлая улица, но колесницы двигаются съ расчетливою медленностью, и за ними улица смыкается живою стѣной.
— А за Голоуховымъ бабенку везутъ, — сообщаетъ мѣщаиинъ. — Она трехъ мужей стравила... Аѳонька-то, гли, какъ насторожился... Я его какъ-то въ кабакѣ видѣлъ — водку такъ агромаднымъ стаканомъ и хлещетъ.
— О, Господи милосливый...— молится вслухъ старушка съ просфоркой, вынимаетъ копеечку и неловко бросаетъ ее прямо въ священника.
— Молчи ты, старая кожа!..— ворчитъ неизвестный голосъ.— И къ чему только подобныхъ старушонокъ пущаютъ... Сидѣла бы на печи да грѣхи свои замаливала. Туда же лѣзетъ...
— А ты бы помолчалъ, такъ въ ту же пору, — огрызается озлившаяся старушка.— Охъ, угодники-безсребренники... Парасковея-пятница...
Меня толпа притяннула почти къ самому эшафоту. Когда колесницы остановились, Аѳонька встряхиваете жирно смазанными волосами и какимъ-то театральнымъ шагомъ спускается съ эшафота. Такъ ходятъ только знаменитые тенора, которые увѣрены въ своей благосклонной публикѣ. Онъ привычной рукой отвязываетъ съ первой колесницы какого-то тщедушнаго и малорослаго старика и ведетъ его подъ руку на эшафотъ. Преступникъ заплетаетъ ногами въ халатѣ и неловко кланяется на обѣ стороны.
— Простите, православные...— шепчутъ бѣлыя губы...— Простите... Онъ съ трудомъ поднимается на эшафотъ, какимъ-то испуганнымъ взглядомъ окидываетъ толпу и опять начииаетъ кланяться. Аѳонька сдерги-
