— 19 —
всѣхъ для острастки въ двѣ роты выстроили. Ну, раздѣли ого — могутный мужикъ, тѣло бѣлое. Этакому-то труднѣе... На первой тысячѣ свалился... Положили ого на телѣжку и везутъ. Все-таки второй тысячи не дотерпѣлъ...Дохтуръ ужъ его пожалѣлъ. „Дайте, говоритъ, водицы испить“. А ужъ это извѣстно: какъ на наказаніи напился воды — тутъ тебѣ и конецъ. Ну, съ двухъ тысячъ Кожинъ-то и кончился... Все одно, отъ началъства былъ приказъ забитъ его на смертъ, и солдатъ разставилн поширше, чтобы замахъ дѣлали больше. Охъ, и вспоминатъ-то это самое дѣло нехорошо...
Опятъ былъ солнечный денъ. Опятъ по сторонамъ дороги сплошнымъ войскомъ тянулся лѣсъ. Опятъ стояла тишина знойнаго дня, и неволъно казалось, что это та зловѣщая тишина, которая наступаете въ домѣ, гдѣ покойникъ: за нами оставался громадный покойникъ — каторга. Кстати, естъ характерная русская поговорка: нокойникъ у воротъ не стоитъ, а свое возьметъ.
IV.
Разбойникъ и преступникъ.
1.
Наступившiй школъный возрастъ надолго разлучилъ меня съ роднымъ гнѣздомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ прервались непосредственный отношенія къ разбойничъему репертуару. Раньше разбойникъ являлся живымъ человѣкомъ, вполнѣ реалъной величиной, органичъски связаншой со всѣмъ укладомъ создавшей его жизни, а теперъ онъ расплылся въ общее отвлеченное представленіе преступника. Живя въ городѣ, трудно попятъ эту разбойничью психологію въ ея захватывающей полнотѣ. Дышавшій жизнью образъ потускнѣлъ и разбился въ ничѣмъ не связанныя между собой подробности. Зачѣмъ вотъ этотъ городской „преступникъ“ убиваетъ, грабитъ и производитъ всяческія насилія? Когда его ловятъ и начинаютъ судить, онъ нервничаетъ и плачетъ на скамьѣ подсудимыхъ, какъ всѣ эти тёмные дѣльцы, которые попадаются съ подлогами, хищеніями и разными некраснвыми плутнями. Прежде всего, здѣсь недостаетъ эпическаго спокойствія.
Такой преступникъ, попавшій въ руки правосудія, не испытываетъ
жгучаго порыва покаяться и выкупитъ свои разбойкичьи вины тяжкимъ наказаніемъ, которое приннмалось за какую-то стихійную форму возмездія. Настоящій разбойкикъ выходилъ на высокое мѣсто лобное, кланялся на всѣ четыре стороны и повторялъ стереотипную формулу всенароднаго покаянія: „Прости, народъ православкый...“ Такъ дѣлали и Стенька Разинъ и Емелька Пугачёвъ. „Преступішкъ“ наступаътъ совсѣмъ наоборот.—нервничаетъ, плачетъ, старается всячески увильнуть, свалить свою вину на другого и, осужденный по всѣмъ пунктамъ, уноситъ изъ суда озлоблекное убѣжденіе въ собственной невинности. Ну чѣмъ же онъ виноватъ, что считалъ убитаго богатымъ человѣкомъ, а у него, подлеца, оказалось всего полтора рубля? Разбойникъ несъ въ себѣ какое-то обаяніе, какъ трагическая сила, и, какъ
всякая крупная сила, онъ внѣ своей профессіональной дѣятельности являлся и добрымъ и любящимъ, а нреступникъ—весь дрянной и дрянной по-маленькому, какъ бываютъ дрянныя насѣкомыя. Истарическій „воръ“ удалъ-добрый молодецъ окруженъ извѣстнымъ поэтическимъ ареоломъ въ сознаніи народной массы потому, что являлся настоящей крупной силой, а преступникъ
