— 15 —
съ удивительно добрымъ лицомъ. На мой кристальный взглядъ онъ снялъ шапку, откинулъ на вискѣ волосы и проговорилъ: — Изъ клейменыхъ, баринъ... На вискѣ были вытравлены какимъ-то чернымъ составомъ буквы с и п, что въ нереводѣ съ каторжнаго языка значило ссылыю-поселенецъ. — Съ тавромъ хожу, чтобы не потерялся... — Ты, значить, тоже на каторгѣ быль? — Коренной варнакъ... Ужъ насъ немного осталось, настоящихъ-то, а то все молодь пошла. Значитъ, варначата...
— Изъ какой губерніи?
— Мы рязанскіе были...
Старикъ совсѣмъ повернулся ко мнѣ и заговорилъ какъ-то скороговор- кой, точно боялся забыть что-то:
— Значитъ, мы княжескіе были... Имѣнье-то было огромадное, а кня- жиха, значитъ, старуха была, охъ, какая лютая! Сыновья у ней въ Питерѣ служили, офицеры, а она управлялась въ усадьбѣ. Здоровущая была старуха и съ палкой ходила... Ка-акъ саданетъ палкой, такъ дерлшсь. Лютая была...Ну, изъ-за нея и я въ каторгу ушелъ. Только и сама она не долго покрасовалась... Поваръ у ней былъ, ну, такъ она каждое утро его полировала перваго. Терпѣдъ онъ, терпѣлъ, ну, разъ вотъ этакъ утромъ-то какъ ударить ее ножомъ прямо въ брюхо. Такъ ножъ и остался тамъ... Къ вечеру померла... Охъ, лютая была!.. Повара-то засудили тутъ же... Четыре тыщи палокъ прошелъ. Могутный былъ человѣкъ, а не стерпѣлъ—на четвертой тыщѣ кончился.
Старикъ сдѣлалъ паузу, тряхнуль головой и опять любовно весело прикрикнулъ на лошадей:
— Да эхъ! вы, залетныя!..
Лошади дружно рванулись и полетѣли впередъ, чуя близость жилья. Лѣсъ порѣдѣлъ, точно онъ разступался сознательно, давая дорогу. Показались покосы, росчисти, просто поляны и лужайки. Мелькнула прятавшаяся въ зелени полоска воды, прогремѣлъ подъ колесами деревянный мостикъ, шарахнулась вь сторону стреноженная лошадь, побиравшаяся около дороги, а тамъ впереди уже сквозь рѣдѣвшую сѣтку деревьевъ смутно обрисовался силуэтъ высокой колокольни. Черезъ нѣсколько минутъ раскрылась вся картина каторжнаго пепелища въ отставкѣ... Какъ-то странно было видѣть это солнце, все- видящимъ окомъ радостно сіявшее надъ мѣстомъ недавняго позора, каторжныхъ воплей и кроваваго возмездія. Бѣдь оно и тогда такъ же сіяло, какъ сейчасъ, оставаясь нѣмымъ свидѣтелемъ каторжныхъ ужасовъ.
Что-то въ родѣ предмѣстья, грязная улица, цѣлые ряды горбившихся крышъ, точно чешуя гигантскаго пресмыкающагося, вдали до краевъ заводскій прудъ, у плотины новое громадное зданіе строившейся первой въ Сибири писчебумажной фабрики, выходившей главнымъ фасадомъ на заводскую площадь съ какими-то развалинами.
— Вотъ тутъ была каторжная пьяная фабрика,—объяснилъ мой возница, указывая на эти развалины.
Да, не винокуренный заводь, а именно пьяная фабрика.
2.
Цѣль моей поѣздки въ Успенскій заводь (Тобольской губерніи) была довольно неопредѣленіная—посмотрѣть первую писчебумажную фабрику, погостить у знакомаго человѣка, заняться немножко археологіей и т. д. Мой зна-
