ный, не довѣрившись ни одной живой душѣ, онъ осѣдлываетъ Россинанта, кладетъ ногу въ стремя — и съ опущеннымъ забраломъ, съ щитомъ въ рукѣ, съ копьемъ въ кулакѣ, выѣзжаетъ чрезъ задній дворъ своего дома, восхищенный легкостью, съ какою онъ привелъ въ исполненіе свой благородый проэктъ. Не успѣлъ онъ, однако, сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ съ ужасомъ вспомнилъ, что, не будучи посвященъ въ рыцари, онъ, по законамъ этого братства, не можетъ вступить въ битву ни съ однимъ рыцаремъ, и что, еслибъ онъ былъ даже посвященъ, то, какъ новичекъ, имѣетъ право носить только бѣлое оружіе, т. е. безъ девиза на щитѣ, пока не добудетъ его собственнымъ мужествомъ. Мысль эта до такой степени смутила его, что онъ чуть было не вернулся домой, но, увлекаемый своимъ съумашествіемъ, и основываясь на многичисленныхъ примѣрахъ, вычитанныхъ имъ въ его книгахъ, онъ задумалъ посвятить себя въ желаемое имъ званіе, при посредствѣ перваго встрѣченнаго имъ рыцаря. Что же касается оружія, то онъ поклялся, во время своихъ странствованій, такъ хорошо вычистить свои доспѣхи, чтобы они могли спорить бѣлизной съ горностаемъ. Успокоенный такимъ рѣшеніемъ, онъ спокойно продолжалъ путь, довѣрившись своему коню, и увѣренный, что такъ долженъ поступать всякій искатель приключеній.
Покончивъ съ одолѣвавшими его сомнѣніями, герой нашъ говорилъ самому себѣ: «когда историкъ грядущихъ вѣковъ станетъ писать мои великіе подвиги, тогда, нѣтъ сомнѣнія, онъ такъ разскажетъ мой нынѣшній выѣздъ: едва лишь свѣтозарный Ѳебъ началъ раскидывать золотые локоны своихъ роскошнымъ волосъ надъ пробуждавшимся лономъ земли; едва лишь раннія птички, блистая тысячами цвѣтовъ, огласили воздухъ своими мелодичными пѣснями, привѣтствуя появленіе блѣдно-розовой авроры, покинувшей ложе своего ревниваго супруга и шедшей освѣщать небеса Ламанча, какъ знаменитый рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, разставшись съ мягкой постелью, осѣдлалъ своего вѣрнаго Россинанта и пу-
