Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, тоже самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку, а что касается казарм, Жилин, то тут так надо понимать, все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные. Это, Жилин, понимать надо, и не всякий поймет. Да ты, в общем, Жилин, говорит, этими вопросами себя не расстраивай. Живи себе, гуляй.
— Кругло об’яснил, господин доктор? а? Попы-то, я говорю… Тут он и рукой махнул.
— Ты мне, говорит, Жилин, про попов лучше не напоминай. Ума не приложу, что мне с ними делать. То-есть, таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету скажу тебе, Жилин, срам, а не попы.
— Да, говорю, уволь ты их, Господи, в чистую! Чем дармоедов-то тебе кормить?
— Жалко, Жилин, вот в чем штука-то, говорит.
Сияние вокруг Жилина стало голубым, и необ’яснимая радость наполнила сердце спящего. Протягивая руки к сверкающему вахмистру, он застонал во сне.
— Жилин, Жилин, нельзя ль мне как нибудь устроиться врачем у вас в бригаде вашей.
Жилин приветно махнул рукой и ласково и утвердительно закачал головой. Потом стал отодвигаться и покинул Алексея Васильевича. Тот проснулся и перед ним, вместо Жилина был уже понемногу бледнеющий квадрат рассветного окна. Доктор отер рукой лицо и почувствовал, что оно в слезах. Он долго вздыхал в утренних сумерках, но вско-
