а только тупеет. Елена на председательском месте, на узком конце стола, в кресле. На противоположном — Мышлаевский мохнат, бел, в халате и лицо в пятнах от водки и бешенной усталости. Глаза его в красных кольцах, — стужа, пережитый страх, водка, злоба. По длинным граням стола, с одной стороны Алексей и Николка, а с другой — Леонид Юрьевич Шервинский, бывший лейб-гвардии уланского полка поручик, а ныне ад’ютант в штабе князя Белорукова, и рядом с ним подпоручик Степанов, Федор Николаевич, артиллерист, он же по александровской гимназической кличке — Карась.
Маленький, укладистый и, действительно чрезвычайно похожий на карася, Карась столкнулся с Шервинским у самого под’езда Турбиных, минут через двадцать после от’езда Тальберга. Оба оказались с бутылками. У Шервинского сверток — четыре бутылки белого вина, у Карася — две бутылки водки. Шервинский, кроме того, был нагружен громаднейшим букетом, наглухо запакованным в три слоя бумаги, — само собой понятно, розы Елене Васильевне. Карась тут же у под’езда сообщил новость: на погонах у него золотые пушки, — терпенья больше нет, всем нужно итти драться, потому что из занятий в университете все равно ни пса не выходит, а если Петлюра приползет в город, — тем более не выйдет. Всем нужно итти, а артиллеристам непременно в мортирный дивизион. Командир — полковник Малышев, дивизион — замечательный, так и называется — студенческий. Карась в отчаянии, что Мышлаевский ушел в эту дурацкую дружину. Глупо. Сгеройствовал, поспешил. И где он теперь, чорт его знает. Может быть даже и убили под городом…
Ан, Мышлаевский оказался здесь, наверху! Золотая Елена в полумраке спальни, перед овальной рамой в серебряных листьях наскоро припудрила лицо и вышла принимать розы. Ур-ра! Все здесь. Карасевы золотые пушки на смятых погонах были форменным ничтожеством рядом с бледными кавалерийскими погонами и синими выутюжеными бриджами Шервинского. В наг-
