освещенных белым светом — салон-вагон. В вагоне, как зерно в стручке, болтался бритый человек, диктуя своим писарям и ад’ютантам на странном языке, в котором с большим трудом разбирался даже сам Перпилло. Горе Тальбергу, если этот человек придет в Город, а он может притти! Горе. Номер газеты «Вести», всем известен, имя капитана Тальберга, выбиравшего гетмана, также. В газете статья, принадлежащая перу Сергея Ивановича, а в статье слова:
опереткой гибелью краю…»
— Тебя, Елена, ты сама понимаешь, я взять не могу на скитанья и неизвестность. Неправда ли?
Ни звука не ответила Елена, потому что была горда.
— Я думаю, что мне безпрепятственно удастся пробраться через Румынию в Крым и на Дон. Фон-Буссов обещал мне содействие. Меня ценят. Немецкая оккупация превратилась в оперетку. Немцы уже уходят. (Шопот). Петлюра, по моим расчетам, тоже скоро рухнет. Настоящая сила идет с Дона. И ты знаешь, мне, ведь даже нельзя не быть там, когда формируется армия права и порядка. Не быть — значит погубить карьеру, ведь ты знаешь, что Деникин был начальником моей дивизии. Я уверен, что не пройдет и трех месяцев, ну самое позднее — в мае, мы придем в Город. Ты ничего не бойся. Тебя ни в коем случае не тронут, ну, а в крайности, у тебя же есть паспорт на девичью фамилию. Я попрошу Алексея, чтобы тебя не дали в обиду.
Елена очнулась.
— Постой, — сказала она, — ведь, нужно братьев сейчас предупредить о том, что немцы нас предают?
Тальберг густо покраснел.
— Конечно, конечно, я обязательно… Впрочем, ты им сама скажи. Хотя, ведь, это дело меняет мало.
Странное чувство мелькнуло у Елены, но предаваться размышлению было некогда: Тальберг уже целовал жену, и было мгновение, когда его двухэтажные глаза пронизало только одно — нежность. Елена не вы-