дровни обоза, на полверсты тянулись за полком. Полк качался в седлах и тотчас же за Попелюхой развернулся в голове конной колонны двуцветный прапор — плат голубой, плат желтый, на древке.
Козырь чаю не терпел, и всему на свете предпочитал утром глоток водки. Царскую водку любил. Не было ее четыре года, а при гетманщине появилась на всей Украине. Прошла водка из серой баклажки по жилам Козыря веселым пламенем. Прошла водка и по рядам из манерок, взятых еще со склада в Белой Церкви и лишь прошла, ударила в голове колонных трехрядная итальянка и запел фальцет:
Гай, за гаем, гаем
Гаем зелененьким…
А в пятом ряду рванули басы:
Орала девчинынька
Воликом черненьким…
Орала… орала
На в мила гукаты
Тай наняла козаченька
На скрипачке граты.
— Фью… ах! Ах, тах, тах!.. — засвистал и защелкал веселым соловьем всадник у прапора. Закачались пики и тряслись черные шлыки гробового цвета с позументом и гробовыми кистями. Хрустел снег под тысячью кованых копыт. Ударил радостный торбан.
— Так его! Не журись, хлопцы, — одобрительно сказал Козырь. И завился винтом соловей по снежным украинским полям.
Прошли Белый Гай, раздернулась завеса тумана и по всем дорогам зачернело, зашевелилось, захрустело. У Гая на скрещении дорог пропустили вперед себя тысячи с полторы людей в рядах пехоты. Были эти люди одеты в передних шеренгах в синие одинакие жупаны добротного германского сукна, были тоньше лицами, подвижнее, умело несли винтовки — галичане. А в задних рядах шли одетые в длинные до пят больничные халаты, подпоясанные желтыми сыромятными ремнями. И
