у Мышлаевского, как у кролика, — красные. Которая уж ночь и сна мало, а водки много и тревоги порядочно. Ну, в Городе с тревогою, пока что, легко справиться. Ежели ты человек чистый, пожалуйста, гуляй. Правда, раз пять остановят. Но если документы на лицо, иди себе, пожалуйста. Удивительно, что ночью шляешься, но иди…
А на Горку кто полезет? Абсолютная глупость. Да еще и ветер там на высотах… пройдет по сугробным аллеям, так тебе чортовы голоса померещатся. Если бы кто и полез на Горку, то уж разве какой-нибудь совсем отверженный человек, который при всех властях мира чувствует себя среди людей, как волк в собачьей стае. Полный мизерабль, как у Гюго. Такой, которому в Город и показываться не следует, а уж если и показываться, то на свой риск и страх. Проскочишь между патрулями — твоя удача, не проскочишь — не прогневайся. Ежели бы такой человек на Горку и попал, пожалеть его искренно следовало бы по человечеству.
Ведь, это и собаке не пожелаешь. Ветер-то ледяной. Пять минут на нем побудешь и домой запросишься, а…
— Як часов с пьять? Эх.. Эх… померзнем!..
Главное, ходу нет в верхний Город мимо панорамы и водонапорной башни, там, изволите ли видеть в Михайловском переулке, в монастырском доме штаб князя Белорукова. И поминутно — то машины с конвоем, то машины с пулеметами, то…
— офицерня, ах твою душу, щоб вам повылазило!
Патрули, патрули, патрули.
А по террасам вниз в нижний Город — Подол и думать нечего, потому что на Александровской улице, что вьется у подножья Горки, во-первых, фонари цепью, а во-вторых, немцы, хай им бис! патруль за патрулем! Разве уж под утро? Да, ведь, замерзнем до утра. Ледяной ветер — гу-у… — пройдет по аллеям и мерещится, что бормочут в сугробах у решетки человеческие голоса:
— Замерзнем, Кирпатый!
