жизнь рабочихъ людей. Я раньше даже не воображалъ, до чего трудно работать. Теперь отъ полавины шестого утра и до десяти часовъ вечера я былъ рабомъ всѣхъ и не имѣлъ ни одной минуты для себя, за исключеніемъ тѣхъ нѣсколькихъ мгновеній, которыя мнѣ удавалось урвать въ концѣ второй вахты. Стоило мнѣ заглядѣться на сверкающее на солнцѣ море, или посмотрѣть, какъ матросъ лѣзетъ на мачту, — какъ сейчасъ же раздавался ненавистный голосъ: — Эй, Гёмпъ, не прохлаждайтесь. Я васъ вижу, отъ меня не скроетесь!
Сегодня, передъ ужиномъ, случилось жестокое происшествie, вполнѣ показавшее всю грубость и безчувственность этихъ людей. Среди команды быль одинъ новичокъ, по имени Гэрисонъ, неуклюжій деревенскій парень, котораго, какъ мнѣ кажется, привела на нашу шхуну лишь любовь къ приключеніямъ. Это было его первое плаваніе.
Шхуна теперь шла большую часть времени со слабымъ вѣтеркомъ, и паруса не были надуты, а трепались; и вотъ послали, Гэрисона наверхъ. Когда онъ былъ наверху, какой-то тросъ вдругъ застрялъ въ блокѣ, и одинъ изъ парусовъ какъ-то запутался. Чтобы исправить дѣло, надо было или спустить парусъ, что было сравнительно легко и вполнѣ безопасно, или взобраться на самый конецъ реи, — предприятие въ высшей степени опасное.
Іогансенъ приказалъ Гэрисону взобраться на рею. Всѣ видѣли, что парень боится. Да и неудивительно, что было страшно висѣть на каких-то болтающихся веревкахъ на высотѣ восьмидесяти
