— Однако мы тратимъ столько же, сколько и вы, — сказала Модъ Брюстеръ.
— И даже больше, потому что это вамъ ничего не стоитъ.
— И потому, что мы черпаемъ изъ вѣчности, — прибавила она.
— Можетъ быть и не черпаете, а только думаете, что черпаете, но въ сущности это все равно. Вы тратите то, чего у васъ нѣтъ, и при этомъ, пожалуй, получаете больше того, что получаю я, когда трачу то, что у меня есть и что досталось мнѣ въ потѣ лица.
— Почему въ такомъ случаѣ вы не измѣните базу вашей монетной системы? — спросила она, поддразнивая его.
Онъ быстро взглянулъ на нее какъ бы съ надеждой и затѣмъ съ сожалѣніемъ сказалъ:
— Слишкомъ поздно. Я, можетъ-быть, и хотѣлъ бы, но не могу. Мой бумажникъ набить старыми деньгами, а перемѣнить ихъ нелегко. Я никогда не буду въ состояніи признать дѣйствительными какія бы то ни было другія деньги, кромѣ этихъ.
Онъ замолчалъ, и его разсѣянный взглядъ сталъ бродить по тихой поверхности океана.
Его снова охватила обычная его печаль. Онъ договорился-таки до хандры и, спустя нѣсколько часовъ, въ немъ уже бушевалъ дьявопъ, который могъ каждую минуту сорваться съ цѣпи. Это было то наказаніе, которое матеріалисты всегда несутъ за свой матеріализмъ.
