улыбки, и всѣмъ имъ я, со своей стороны, отвѣчалъ, раскланивался, улыбался, принимая при этомъ такой видъ, что замѣчаю ихъ всѣхъ и безъ указаній моего знакомаго…
А когда мы возвращались изъ театра, этотъ пустой ничтожный человѣкъ неожиданно расхохотался и заявилъ, что онъ все выдумывалъ: ни одного знакомаго въ театрѣ не было, и я по его указаніямъ посылалъ всѣ свои улыбки, поклоны и привѣтствія чертъ знаетъ кому—или незнакомымъ людямъ или гипсовымъ украшеніямъ на стѣнахъ театра.
Я назвалъ этого весельчака негодяемъ, и съ тѣхъ поръ ни одна душа не услышитъ отъ меня о немъ добраго слова. Наглецъ, какихъ мало.
Вообще, театры пугаютъ меня послѣ одного случая: однажды я пріѣхалъ въ театръ съ опозданіемъ—къ началу второго дѣйствія и, впопыхахъ, сбросивъ пальто на руки капельдинера у вѣшалки, ринулся къ дверямъ. Но капельдинеръ бѣшенно взревѣлъ, бросилъ мое пальто на полъ, догналъ меня и схватилъ за шиворотъ.
— Какъ вы смѣете, чертъ возьми?—крикнулъ онъ.
Оказалось, что это былъ полковникъ генеральнаго штаба, пріѣхавшій за ми-
