цомъ, широко расчесанной русой бородой, прилизанной головой и маленькими, сухими ручками, сложенными для благословенія, лежалъ болящій въ опрятной комнатѣ собственнаго дома, подъ бѣлой простыней, на какихъ-то полѣньяхъ, и придавалъ этому лежанію и этимъ полѣньямъ глубокій жизненный смыслъ.
— Молись! — сказалъ онъ Михайлѣ. — Сходи къ владычицѣ казанской... на ключъ живоносный...
Широкая, блестящая полоса Волги, усыпанная далекими огоньками отраженныхъ лучей весенняго солнца, развернулась передъ глазами Михайлы, когда онъ вышелъ изъ воротъ дома «болящаго». По водѣ, какъ игрушечные, скользятъ пароходы, бѣлоснѣжные, бодрые, полные народа, тянутся къ небу снасти баржей, люди толпами снуютъ по берегу, торопятся, работаютъ; а яркая, сочная зелень потопленныхъ острововъ бороздитъ воду, купается въ ней... Хорошо было тогда на сердцѣ — весело, радостно... А теперь?..
— Гдѣ-жъ она, правда-то?.. — съ горечью подумалъ онъ вслухъ.
Въ окно постучались мелкимъ, дробнымъ переборомъ.
Михайла оторвался отъ роящихся думъ, надѣлъ валенки и вышелъ.
Пришелъ Антонъ.
— Батя дома? — спросилъ онъ на ходу.
— Спитъ, — отвѣтилъ братъ. — Ужинать тебѣ не оставили.
цом, широко расчёсанной русой бородой, прилизанной головой и маленькими, сухими ручками, сложенными для благословения, лежал болящий в опрятной комнате собственного дома, под белой простынёй, на каких-то поленьях, и придавал этому лежанию и этим поленьям глубокий жизненный смысл.
— Молись! — сказал он Михайле. — Сходи к владычице казанской... на ключ живоносный...
Широкая, блестящая полоса Волги, усыпанная далёкими огоньками отражённых лучей весеннего солнца, развернулась перед глазами Михайлы, когда он вышел из ворот дома «болящего». По воде, как игрушечные, скользят пароходы, белоснежные, бодрые, полные народа, тянутся к небу снасти барж, люди толпами снуют по берегу, торопятся, работают; а яркая, сочная зелень потопленных островов бороздит воду, купается в ней... Хорошо было тогда на сердце — весело, радостно... А теперь?..
— Где ж она, правда-то?.. — с горечью подумал он вслух.
В окно постучались мелким, дробным перебором.
Михайла оторвался от роящихся дум, надел валенки и вышел.
Пришёл Антон.
— Батя дома? — спросил он на ходу.
— Спит, — ответил брат. — Ужинать тебе не оставили.
