въ его дѣлахъ и было кое-что «божеское», то это выходило какъ-то само собой, какъ бы по требованію самой мужицкой природы. Илья Ивановичъ не любилъ духовенство за его матеріальные достатки, хотя самъ былъ мужикъ зажиточный; не любилъ онъ всю сельскую интеллигенцію, какъ онъ говаривалъ, «мірскихъ нахлѣбниковъ». Онъ былъ грамотенъ, но терпѣть не могъ учителя. Врача и фельдшера ругалъ «морилами» и «живорѣзами». Въ пьяномъ видѣ только Бунтовъ становился добрѣе къ «господамъ» и не мѣшалъ мірскимъ ассигновкамъ на ихъ нужды.
Обогнувъ церковную ограду, Илья Ивановичъ очутился около школы, и мысли его сейчасъ же пошли въ эту сторону.
— Эй, учитель! Милъ-человѣкъ! Ты нашъ хлѣбъ ѣшь... кормишься?.. Ну, кормись... наживайся... соси...
И мужикъ, споткнувшись, растянулся передъ самымъ школьнымъ крыльцомъ. Шапка его далеко откатилась въ сторону.
Въ школѣ кончались вечернія занятія. Въ тѣни высокаго крыльца стояли люди и вполголоса разговаривали. Здѣсь сильно пахло махоркой, овчиной, по̀томъ.
Большая бревенчатая классная комната, слабо освѣщенная двумя загрязненными висячими лампами, была полна народомъ. Было шумно.
Учитель, Семенъ Петровичъ, молодой, гладко остриженный брюнетъ, въ красной рубашкѣ, неуклюже сидѣлъ на столѣ, свѣсивъ ноги.
в его делах и было кое-что «божеское», то это выходило как-то само собой, как бы по требованию самой мужицкой природы. Илья Иванович не любил духовенство за его материальные достатки, хотя сам был мужик зажиточный; не любил он всю сельскую интеллигенцию, как он говаривал, «мирских нахлебников». Он был грамотен, но терпеть не мог учителя. Врача и фельдшера ругал «морилами» и «живорезами». В пьяном виде только Бунтов становился добрее к «господам» и не мешал мирским ассигновкам на их нужды.
Обогнув церковную ограду, Илья Иванович очутился около школы, и мысли его сейчас же пошли в эту сторону.
— Эй, учитель! Мил человек! Ты наш хлеб ешь... кормишься?.. Ну, кормись... наживайся... соси...
И мужик, споткнувшись, растянулся перед самым школьным крыльцом. Шапка его далеко откатилась в сторону.
В школе кончались вечерние занятия. В тени высокого крыльца стояли люди и вполголоса разговаривали. Здесь сильно пахло махоркой, овчиной, по̀том.
Большая бревёнчатая классная комната, слабо освещённая двумя загрязнёнными висячими лампами, была полна народом. Было шумно.
Учитель, Семён Петрович, молодой, гладко остриженный брюнет, в красной рубашке, неуклюже сидел на столе, свесив ноги.
