Генералъ парадно обошелъ весь острогъ, заглянулъ во многія камеры, посмотрѣлъ избитыхъ, брошенныхъ въ нижніе карцеры, подробно освидѣтельствовалъ сорокъ-седьмую камеру, уже пустую и прибранную.
Надзиратели, участвовавшіе во вчерашнемъ усмиреніи, были не въ очередь освобождены отъ дежурства и построены передъ крыльцомъ, съ Пароходовымъ во главѣ.
Макарушкинъ, по указанію толстенькаго помощника, сталъ правофланговымъ. Привыкшій къ мысли объ увольненіи, онъ былъ все утро золъ и раздражителенъ.
«Чортъ ихъ знаетъ, чего еще надо имъ!.. Увольнять — такъ гнали бы скорѣе... Аль подъ судъ отдадутъ?..»
И сердце сжималось отъ недобрыхъ предчувствій. Многіе надзиратели взглядывали на него съ молчаливымъ сочувствіемъ. Кое-кто, наоборотъ, не скрывалъ обидной усмѣшки.
— То-же... мы-ста, первы стрѣлки!..
Генералъ, окруженный тюремщиками, вышелъ на крыльцо со строгимъ, равнодушнымъ лицомъ. Не здороваясь, онъ оглядѣлъ застывшій фронтъ, остановилъ зеленоватые прищуренные отъ солнца глаза на Макарушкинѣ.
— Ты стрѣлялъ?
Вытянутый Макарушкинъ застылъ, какъ мраморный. Шевелились одни глаза и губы:
— Такъ точно, ваш-прев-сходительство!..
Генерал парадно обошёл весь острог, заглянул во многие камеры, посмотрел избитых, брошенных в нижние карцеры, подробно освидетельствовал сорок седьмую камеру, уже пустую и прибранную.
Надзиратели, участвовавшие во вчерашнем усмирении, были не в очередь освобождены от дежурства и построены перед крыльцом, с Пароходовым во главе.
Макарушкин, по указанию толстенького помощника, стал правофланговым. Привыкший к мысли об увольнении, он был всё утро зол и раздражителен.
«Чёрт их знает, чего ещё надо им!.. Увольнять — так гнали бы скорее... Аль под суд отдадут?..»
И сердце сжималось от недобрых предчувствий. Многие надзиратели взглядывали на него с молчаливым сочувствием. Кое-кто, наоборот, не скрывал обидной усмешки.
— Тоже... мы-ста, первы стрелки!..
Генерал, окружённый тюремщиками, вышел на крыльцо со строгим, равнодушным лицом. Не здороваясь, он оглядел застывший фронт, остановил зеленоватые прищуренные от солнца глаза на Макарушкине.
— Ты стрелял?
Вытянутый Макарушкин застыл, как мраморный. Шевелились одни глаза и губы:
— Так точно, ваш-прев-сходительство!..
